Читать «Придурок» онлайн - страница 102

Я лежал на своей кровати, упав на неё спиной, и рука моя была на груди. Вот здесь. Не слева, где сердце, а здесь, посредине, где сходятся рёбра. Там трепыхалась моя проснувшаяся душа. Ей было тяжело, ей воздуха не хватало, она билась там, она ударялась там в рёбра своими фибрами, а они, ослабевшие, стонали. И я стал уговаривать её:

— Дорогая, — говорил я ей и держал в этом месте руку, чтобы от руки шло к ней, моей маленькой, тепло. — Дорогая, — говорил я ей, — не покидай меня. Ты моя родная, ты моя единственная. Мне так плохо было без тебя. Не уходи, будь со мной до конца моего. Милая, нам ещё так много надо сделать, потому что нет смысла в том, что мы пришли сюда, если для нас не уготовлена цель. Успокойся, моя маленькая, — говорил я ей. — Нам ещё предстоит большая жизнь, и мы найдём своё в ней место, чтобы потом найти свой путь. Мы не просто так пришли сюда, потому-что с нами уже есть судьба наша. Просто мы спали и не заметили, как она вошла к нам.

Я грел душу ладошкой и ласкал её. И она успокоилась. И сложила свои непонятные фибры: они как крылья, они нам даются для полёта, и мы ещё взлетим и будем парить, и воспарять будем… Ей стало хорошо со мной. И уютно. И потом, во всей своей жизни, я чувствовал её в себе, чувствовал, как объём, чувствовал, когда объём её вырастал, и тогда приходило счастье, чувствовал, когда она затаится вдруг или вдруг съёжится, и тогда мы начинали наши беседы, и дороги всегда находились для нас… Наши.

Я уснул, но бред всё же пришёл в мой сон. Он был отрывочным, но не истеричным. Я говорил той фигуре, что была напротив меня, и она мне не отвечала, но это не волновало меня, потому что так оно и должно было быть. У фигуры этой вместо лица была тень. Как у того парня, что остался там, в Большом доме на Литейном. Но у парня тень мимолётно набегала, а здесь она была постоянно. Мистика, — подумал я и почувствовал, что там, внутри тени, произошла улыбка. Ну и пусть, — сказал я мистике. — Ха! — сказал я ей.

— Чего ты от нас добиваешься? Почему ты выдумываешь врагов, с которыми надо бороться. Не на ковре. Ты отбираешь у них хлеб, ты жизнь у них отбираешь. Зачем? Чем тебе помешал Олень? Какое у него прекрасное тело, как он грациозен, когда его… когда его ещё не унизили. Мистика, — сказал я ей, — тебе нечего есть, и ты напала на бедного Оленя? Чтобы сожрать?.. Да?

Боже! — сказал я себе, потому что Мистика пока что ушла. — Какая интересная мысль крутилась возле меня вчера, когда я что-то придумал про функцию и власть. Нет, там всё было недодумано и поэтому нелепо. И я эту мысль не смог сформулировать даже для себя. Но когда-нибудь я обязательно её додумаю.

— Если вспомнишь, — отозвалась темнота.

Что я против государства имею? Противных таких мыслей в голове моей не было. Я бы и в партию пошёл. Ещё вчера, а сегодня я с пятном. Меня не возьмут.

Привет, вы подумайте, какую такую великую идею выдумать нужно, чтобы против идеи государственности или идеи социализма противопоставить её можно бы было? Нет её. Нет такой великой идеи. А нет идеи, так спите спокойно, дорогие товарищи. Чтобы поднять народ, нужна не только идея великая, а потрясение народное. В стабильной стране переворотов не бывает. Нужна беда. Война, разруха, когда не знаешь, что завтра с тобой будет. Когда люди в завтрашний день совсем верить перестанут. Время безвременщины, распутинщины, а после бойня, разруха, кровь, насилие, а после — сотни тысяч брошенных детей. Для того нужна почва, на которую идею ту или мнимость идеи положить можно. Нужен мощный заговор, огромная организация нужна, организация, в руках которой власть, потому что разруху надо привести в столицы, потому что Великие революции в столицах делают. В провинции — лишь только бунт. Но мы-то при чём, братцы-товарищи. Мы ж не при власти. Мы же ни войны, ни разрухи сочинить не в силах. Мы же книжки читали, всяких авторов. И про Павку Корчагина, и про семью Турбиных, и про Мелехова, и про поэта и доктора Живаго. Мы читали, и с этим жили. Их жизнями проживали трагедии человеческие, наши трагедии. Тень Революции — разруха, убийства, кровь. Конечно, эту бойню, эту живодёрню можно представить глазами Павки Корчагина как героическую борьбу, но эта работа по убийству себе подобных, убийству братьев своих порождает в человеке зверя, фибры души его ссыхаются, становятся хрупкими и ломаются. А как же душе без фибр?