Читать «Русский штрафник вермахта» онлайн - страница 111
Генрих Эрлих
— Спасибо, — сказала Марина, — мне никто никогда не дарил цветов, — она потянулась и поцеловала Юргена в щеку.
— А песни тебе пели? — спросил он.
— Песни пели, — со смущением ответила Марина.
— Ну уж немецкие точно не пели! Это ведь я тебе песню перевел. Плохо, как сумел. По-немецки она лучше звучит. Ее один мой друг любил петь.
— Любил…
— Он погиб. На фронте. Неделю назад. Эх, он бы спел!
— Ты спой.
И Юрген спел:
— Красивая песня, — сказала Марина, — только там имени моего нет.
— Ой, — спохватился Юрген, — какой же я дурак! Пропел, как в песне: Магделайн, Магдалина. Она так и называется, песня.
— Все правильно. У нас говорят: из песни слово не выкинешь.
— Надо как-то прикрепить букетик к платью, — сказал Юрген, — синие цветы, синий платок, красиво будет.
— Синий платок, — сказала Марина и вдруг пропела:
— Тоже красивая песня, — сказал Юрген, — я такую не слышал. Она что, новая?
— Новая, — сказала Марина.
— А о чем она? О любви?
— О любви, — ответила Марина, но даже для нее ответ сильно припозднился.
Юрген, почувствовав это, стал приставать к ней с расспросами, с просьбой спеть всю песню. Наконец Марина тихо запела:
Она замолчала.
— Война, — сказал Юрген поникшим голосом, — как же я ненавижу войну!
— Я тоже. Мне надо идти. Меня ждут.
— Мы увидимся еще раз?
— Да. Наверно. Конечно. Я постараюсь.
— Где? Когда?
— Ты еще придешь в госпиталь?
— Да, непременно, у меня там друзья.
— Я буду ждать тебя там.
Следующей увольнительной пришлось ждать пять дней. Юрген весь извелся. Он представлял, как Марина каждый день приходит к госпиталю и ждет его, стоя у решетки, отбиваясь от приставаний немецких солдат. Он боялся, что она подумает, будто он забыл ее, и в какой-то из дней не придет к госпиталю, именно в тот день, когда туда придет он. И он никогда больше не увидит ее, никогда не найдет ее, ведь он не знал, где ее искать, и кто она, и чем занимается.
Она ждала его. Он поймал ее взгляд и слегка кивнул. Он не хотел, чтобы товарищи увидели ее, он не хотел делиться с ними своей радостью, он не хотел показывать им свое сокровище. Она принадлежала только ему, ему одному.
Марина тоже едва заметно кивнула, повернулась и пошла прочь, как в прошлый раз. Юрген пошел за ней, пытаясь запомнить дорогу. Впереди уже маячил лес, но Марина вдруг повернула в сторону и пошла по крайней улице, узкой, в глубоких рытвинах, в которых, несмотря на жаркую, сухую погоду, стояла вода. Улица была застроена одноэтажными домишками, редко расположенными, как в деревне. Мертвенная тишина, ни клохтанья кур, ни криков играющих детей, ни переругивания хозяек. Единственный человек на улице — мужчина в пузырящемся поношенном пиджаке и кирзовых сапогах, засаленная кепка надвинута на глаза, лицо укрыто густой бородой. Он сидел на лавочке перед одним из домов и курил самокрутку. Когда Юрген проходил мимо, мужчина вскинул на него глаза, в них горела ненависть, молодая, рвущаяся в бой ненависть. «Это, наверно, партизан», — мелькнула мысль.