Все жнут полоса к полосе,А Миндия, как исступленный.Здесь вырежет колос, там два,И кинется слева направо.Рубаха на нем чуть жива,И кажется поле отравой.Пока он на что-нибудь гож,Он кубарем скачет по ниве,А станет совсем невтерпежБросается ниц в перерыве.А спросят, какой в этом прок,Ответит:."Когда б вам да уши,Схватило б и вас поперекИ поизмотало б вам душу.Как станут колосья стеной,И тут я от просьб их чумею.Тот с этой, а этот с иной,Всем племенем, шея на шее.Душ в тысячу эта толпаБушует о разном и многом.Сдается, при блеске серпаКажусь я каким-то им богом.Срежь нас! протеснясь к лезвию,Кивают головками злаки.Нет, нас! Мы стоим на краю!Другие мне делают знаки"."Чуть туча душа ниже пят.Смотри, как зерном нас расперло.А ну как посыплется град"И хряснет холодным по горлу…Иные орут: "Пощади!Дай бог тебе силы и счастья".Послушать так сердце в грудиС нескладицы рвется ни частиНа всех угодить не посметь.Ни рук ведь, ни глаз не хватает.Намечешься день и как плеть.К заре тебя с ног подсекает.А чем против градины серпЛюбезнее сердцу колосьев?Боятся, что людям ущерб,Иные печали отбросив;Зерно для народа соблюсть,А не для вороньего клева,Вот вся-то забота и грустьПшеницы золотоголовой.Затем-то, шумя на ходу,Под серп и торопится жито,Чтоб людям пойти на еду,А будут голодные сыты,Чтоб к небу молитвы неслоПростить прегрешенья умершим.
IV
Свой праздник престольный селоСправляло со всем полновершьем.К Гуданской молельне крестаСпешит не один богомолец.Толпа неиссчетно густа,И толки у створ и околиц.Одни говорят про свое,Другие про что-то чужое,Но все при житье и бытьеПокрытого славой героя.Одни о ружье и мече,Другие о былях друг друга,Но все о сажени в плече,Раскраиваю щей кольчугу.Заспоривших уж не разнять,Как вдруг переводят беседуС побед на особую статьВсезнающего змеееда."Давно вам дивлюсь, земляки,Им Чалхия с видимым весом: —Ведь если у скал языки,Что ж нам не слыхать ни бельмеса?Он слышит, а к нам не несет?Не больно ль великая странность?Обманщик ваш Миндия — вот!И с умыслом водит вас за нос.Таить не могу, не таков.Вон сам он: пусть скажет, не прав ли?Примите ж без обиняков,Что я еще дальше прибавлю.Допустим, жалея луга,Деревья беря под опеку,Как примем убийство врага?Не жальче ли всех человека?Зачем же, без дальних затей,Ваш Миндия, в доблести бранной,Сам нагромождает, злодей,Из вражеских трупов курганы?Видать, хоть и грех, а поройИ сами лишаем мы жизни,Кто наш нарушает покойИли угрожает отчизне.Тут, видно, сам бог наш отпорНе может считать душегубьем.Не то же ли, если топорВозьмем мы и дерево срубим?"Прав Чалхия, истинный бог,А Миндия плут — баламутчик", —Несмело еще, под шумокПошептывалися меж кучек."Смотри, надоумит хитрец.Как после бы плакать не начал!Годится ль жалеть, что творецДля жалости не предназначил?Весьма непохвально, что плутИграл нашей легкою верой.От лучших не россказней ждут,А дельного в жизни примера.Они нам опора, а онОдно лишь с пути совращенье".Таков был конечный резонХевсурского общего мненья.Тем временем Миндия самПоблизости, полный кручины,Сидел, предаваясь слезам,Никто им не ведал причины.Уставив глаза в мураву,Он толков соседских не слышал.И только из сна наявуПо окрику Берлин вышел."Зачем, повернувшись спиной.Лицо от народа ты прячешь?Зачем неприветлив со мной?На нас ли в обиде, что плачешь?Я в том никого не виню:Приливы твои и отливыБывают раз по сто на днюИ стали нисколько не в диво.Но все ж, отчего ты так хмур?Что мучит с такой тебя силой?"При этом ватага хевсурТеснее его обступила."Заслушался этих пичуг,Сказал он и, в сторону тыча,Рукой показал им на двухСиниц, говоривших по-птичьи,О смерти птенцов, надо знать,Щебечут, такое-то дело.Налево сидящая мать,На право рассказчица села.Что с матерью вымолвить страх!Глядите, как свесила крылья".И тут лишь хевсуры на птахКак следует взгляды вперили.Но только глазами впились,Как птичка, сидевшая с края,Скатилась с булыжины внизИ кончилась, дух испуская.Которой конец был таков,Уж люди не осведомлялисьИ лишь, друг на друга без словПосматривая, удивлялись.В чем ложь заподозрили, в томДолжны были вдруг убедитьсяКак обухом по лбу кругомУшибленные очевидцы.Но случай забылся скорей,Чем мог одолеть его разум.По-прежнему били зверейИ обогревалися вязом.
