Читать «Восемнадцатый год» онлайн - страница 23

Открыв большой рот с превосходными зубами, он засмеялся, потом проговорил задумчиво: «Да, вот какие дела творятся», – и ладонью потер череп, вымазал его гуталином.

Супруга его, такая же низенькая и коренастая, певучим голосом приветствовала гостей, но по карим глазам было заметно, что она не совсем довольна. Катю и Рощина устроили в низенькой комнатке с ободранными обоями. Здесь действительно стояло в углу, зеркалом к стене, плохонькое трюмо, фикус и железная кровать.

– Зеркальце мы для безопасности к стене лицом повернули, знаете – ценная вещь, – говорил Тетькин. – Ну, придут с обыском и сейчас же – стекло вдребезги. Лика своего не переносят. – Он опять засмеялся, потер череп. – А впрочем, я отчасти понимаю: такая, знаете, идет ломка, а тут – зеркало, – конечно, разобьешь…

Супруга его чистенько накрыла на стол, но вилки были ржавые, тарелки побитые, видимо – добро припрятали. Рощин и Катя с едким наслаждением ели вяленый рыбец, белый хлеб, яичницу с салом. Тетькин суетился, все подкладывал. Супруга его, сложив полные руки под грудью, жаловалась на жизнь:

– Такое кругом безобразие, притеснение, – прямо – египетские казни. Я, знаете, второй месяц не выхожу со двора… Хоть бы уж поскорее этих большевиков прогнали… В столице насчет этого как у вас говорят? Скоро их уничтожат?..

– Ну, уж ты выпалишь, – смущенно сказал Тетькин. – За такие слова тебя, знаешь, нынче не пожалеют, Софья Ивановна.

– И не буду молчать, расстреливайте! – У Софьи Ивановны глаза стали круглыми, крепко подхватила руки под грудью. – Будет у нас царь, будет… (Мужу, – колыхнув грудью.) Один ты ничего не видишь…

Тетькин виновато сморщился. Когда супруга с досадой вышла, он заговорил шепотом:

– Не обращайте внимания, она душевный человек, превосходнейшая хозяйка, знаете, но от событий стала как бы ненормальная… (Он поглядел на Катино раскрасневшееся от чая лицо, на Рощина, свертывающего папиросу.) Ах, Вадим Петрович, не просто это все… Нельзя – огулом – тяп да ляп… Приходится мне соприкасаться с людьми, много вижу… Бываю в Батайске, – на той стороне Дона, – там преимущественно беднота, рабочие… Какие же они разбойники, Вадим Петрович? Нет, – униженное, оскорбленное человечество… Как они ждали советскую власть!.. Вы только, ради бога, не подумайте, что я большевик какой-нибудь… (Он умоляюще приложил к груди коротенькие волосатые руки, будто ужасно извиняясь.) Высокомерные и неумные правители отдали Ростов советской власти… Посмотрели бы вы, что у нас делалось при атамане Каледине… По Садовой, знаете ли, блестящими вереницами разгуливали гвардейцы, распущенные и самоуверенные: «Мы эту сволочь загоним обратно в подвалы…» Вот что они говорили. А эта сволочь весь русский народ-с… Он сопротивляется, в подвал идти не хочет. В декабре я был в Новочеркасске. Помните – там на главном проспекте стоит гауптвахта, – чуть ли еще не атаман Платов соорудил ее при Александре Благословенном, – небольшая построечка во вкусе ампир. Закрываю глаза, Вадим Петрович, и как сейчас вижу ступени этого портика, залитые кровью… Проходил я тогда мимо – слышу страшный крик, такой, знаете, бывает крик, когда мучат человека… Среди белого дня, в центре столицы Дона… Подхожу. Около гауптвахты – толпа, спешенные казаки. Молчат, глядят, – у колонн происходит экзекуция, на страх населению. Из караулки выводят, по двое, рабочих, арестованных за сочувствие большевизму. Вы понимаете, – за сочувствие. Сейчас же руки им прикручивают к колоннам, и четверо крепеньких казачков бьют их нагайками по спине и по заду-с. Только – свист, рубахи, штаны летят клочками, мясо – в клочьях, и кровь, как из животных, льет на ступени… Трудно меня удивить, а тогда удивился, – кричали очень страшно… От одной физической боли так не кричат…