Читать «Осажденный Севастополь» онлайн - страница 338

Вот какая-то женщина, одетая по-мещански, бежит с воплем и плачем.

— Ты куда? — останавливают ее. — Еще успеешь, тетка.

— Я с Корабельной, родимые, с Корабельной! Старуха там осталась, калека, ноги параличом разбиты, лежит на печи. А солдаты не знали и зажгли соседний дом. Ох, Царица Небесная! Покарал меня Господь за то, что утром я сказала маменьке: "Уж хоть бы умерли вы, чем быть и себе и другим в тягость!"

— Нельзя ли спасти старуху? — сказал слышавший эти слова Лихачев, недавно пришедший к переправе. Ему в эту минуту вспомнилось, как его когда-то спас матрос.

— Спаси, батюшка, родимый… Да я же тебя знаю, голубчик ты мой! У нас акушерка жила, а у ней барыня, и ты раз к ней приходил… Как же, помню!

Лихачев с двумя матросами побежал к дому, где когда-то жила Леля, и с опасностью для жизни вытащил старуху из горевшего уже дома. Старуха не могла ходить, и ее пришлось принести на руках.

На Графской стоял князь Васильчиков с несколькими офицерами.

— Есть ли костер под библиотекою? — спросил князь стоявшего подле него капитана.

— Все готово, — сказал капитан. Вскоре библиотека и вся линия домов на Екатерининской и Морской были охвачены пламенем.

— Поторопились зажечь, — сказал капитан. — Теперь не остановишь!

Темные воды бухты осветились заревом пожара; пенящиеся волны приняли красный отблеск. Местами сверкали точно молнии и слышался гром от взрыва пороховых погребов.

Плавучий мост качался под тяжестью народа и обозов. От взрывов колебалась и стонала земля. Над горящим городом стояло густое облако дыма. Пламя освещало мост, покрытый торопливо движущимися толпами народа, артиллерию, метавшую орудия в бухту, последние суда Черноморского флота, обреченные на потопление и уже погружавшиеся в воду, некоторые из них были вдобавок зажжены.

Один из генералов, подойдя к Васильчикову, сказал:

— Здесь невыносимо! Я уйду.

— Идите, — ответил Васильчиков. — Здесь делать нечего.

Невыносимо тягостные чувства овладели всеми, кто видел эту страшную картину. Столько трудов, столько крови употреблено на защиту Севастополя, и теперь он оставлен нами, оставлен добровольно, и нами же предан разрушению! Недоумение, смешанное с затаенной злобой, рисовалось на загорелых лицах солдат и матросов, офицеров, честно исполнявших свой долг, матросских жен, покидавших свои разоренные, разбитые бомбами домишки.

В числе прочих и Леля вглядывалась в мрак, стараясь разглядеть место, где был ее домик. Тяжелое чувство сжало ее сердце. В первый раз она поняла вполне, как все это ей дорого, как дорог ей Севастополь, где она жила, любила и страдала…

Ночной мрак по-прежнему освещался заревом множества пожаров. Зрелище было поразительное. С 'неприятельских батарей бросали только светящиеся ядра. Наши войска переправились на Северную и расходились по разным направлениям в совершенной тишине, как будто присутствовали при отпевании покойника. Только у Михайловской батареи слышался зычный голос какого-то неунывающего и чересчур аккуратного ротного командира, который, отыскав где-то фонарь, перекликал по списку свою роту! Другим не до того было.