Читать «Команда «Братское дерево». Часы с кукушкой» онлайн - страница 58

Но иногда отец приходит в неописуемую ярость. Вот как два дня назад, например. И из-за чего, спрашивается, весь сыр-бор загорелся? Да из-за такой чепуховины, что и говорить смешно. Ну, запальники с ребятами взрывали. Знаете, что это за штука такая? Берешь кусок железа с углублением или гильзу побольше, набиваешь отверстие порохом, потом вставляешь в него гвоздь, привязываешь проволоку и со всего размаха шваркаешь об камень. Гвоздь ударяется в порох, и гильза взрывается.

Так вот, ходили мы по селу, били запальниками по камням да по углам домов, и грохот заглушал все остальные звуки, как если бы снова началась война. Это только поначалу бывает тяжко, приходится уши пальцами или ватой затыкать, но зато, когда малость пообвыкнешься, ничего, кроме щекотки в ушах, не чувствуешь. Надо только рот пошире открывать, чтобы не оглохнуть. Так и артиллеристы на войне делают.

Из домов повыскакивали люди — что за напасть? Переполох поднялся страшный, прибежали милиционеры. Тут уж мы задали стрекача. Милиционеры гонялись за нами по садам, пока не выдохлись, а потом растянулись в тенечке, отдувались и вытирали взмокшие шеи. Куда удачливее милиционеров оказался мой отец. Уже затемно возвращаюсь я домой, тихо, как мышь, поднимаюсь по ступенькам, тенью прокрадываюсь в комнату и с ангельской улыбкой юркаю под одеяло. А через минуту одеяло летит в сторону, отец хватает меня за шиворот и вскидывает вверх, так что ноги в воздухе болтаются.

— Откуда у тебя порох? — кричит отец.

— Нашел.

— Где нашел?

— Ребята дали.

— А у них он откуда?

— Почем я знаю?

— Тогда, может быть, ты знаешь, куда подевался порох, который я для своей двустволки купил?

— Откуда мне знать?

— Так-таки и не знаешь? — грохочет отец и подзывает сестру. — А ну-ка, скажи ему!

— Признавайся, Роме, коли уж попался, — хитро щурится этот маленький чертенок.

— В чем это я должен признаваться?

— А о чем ты просил меня никому не говорить? Я вспыхиваю до корней волос. Дать бы ей хорошего тычка! Запираться было глупо.

— Ну, признаюсь.

— Эх, и когда ты только поумнеешь? — укоризненно качает головой отец. Он тяжело дышит и переминается с ноги на ногу, словно не знает, какое наказание придумать.

Наконец он берет меня за руку и ведет в дальнюю комнату. Два дня меня держат взаперти, ни шагу не давая ступить из комнаты. Правда, три раза в день дверь приотворялась — ровно настолько, чтобы могла пролезть кружка с водой и миска, в которой мне приносили завтрак, обед и ужин. Первое время я бастовал, отказывался и от воды, и от хлеба, но долго я не выдержал. Когда от голода слиплись кишки, а живот стал плоским наподобие доски, я смилостивился и начал есть. Единым махом проглатывал все до последней крошки и, свернувшись калачиком в углу кровати, долго-долго лежал, уставившись в одну точку. Потом мне становилось жалко себя и до того одиноко, что я забирался на окно и снова и снова исследовал тот клочок двора, что был виден из моего окна. Высунув голову — точь-в-точь птица из клетки, — я прислушивался к лаю собак, кукареканью петухов, мычанью коров, слушал крики детей, и мне хотелось плакать. Конечно, подумывал я и о побеге, но, к моему огорчению, в оконный проем была вделана металлическая решетка. Обломком проволоки я ковырял в замочной скважине, но все безрезультатно. Слонялся взад-вперед по комнате, и все во мне кипело от бессильного гнева. А иногда вдруг такая тоска наваливалась, что впору было волком завыть. Однажды из коридора донеслись тихие голоса. Я прислушался.