Читать «Трагедия России. Цареубийство 1 марта 1881 г.» онлайн - страница 241

С другой стороны, если студенты выступали под чужим флагом, как это имело место в «Чигиринском деле», то не только заведомо нарушали закон, но и действительно могли возбуждать массовые волнения и возмущения — как прежде и пытались сделать инициаторы «Казанского заговора». Но ведь не за «Казанский заговор» и не за «Чигиринское дело» гноили в тюрьмах пропагандистов 1874 года!

Об этом следовало думать, это следовало обсуждать, это требовало серьезных и ответственных решений, действия пропагандистов явно напрашивались на ответную ясную и гласную контрпропаганду, но для всего этого-то российская карательная машина вовсе и не предназначалась. Результаты же созданного дутого дела оказались плачевными во всех отношениях, а вылилась вся эта муть на всеобщее обозрение в самое неподходящее время.

В июле-августе 1877 года и на Балканах, и в Закавказье русская армия терпела жесточайшие поражения. Турецкий полководец Осман-паша совершил неожиданный марш-бросок от сербской границы и занял 25 июня / 7 июля Плевну; прекратился переход русских через Балканы, а уже перешедшие части были выбиты из южной Болгарии на север.

Именно в это время содержавшимся в предварительном заключении и немногим другим, находившимся на воле, — общим числом 193 (из них трое затем умерли до окончания суда!) и были вручены обвинительные заключения.

Перовская и после этого находилась на свободе, приходя на заседания суда из города, пока не присоединилась к протесту большинства подсудимых и не стала бойкотировать заседания — но и при этом к ней не применили никаких репрессивных мер.

Зато Желябов, который, как мы помним, обратился к этому времени в ярого патриота, активно действовал в пользу действующей армии и вполне мог окончательно стать вполне обычным либералом, был в июле 1877 снова арестован в Одессе по прежним обвинениям 1874 года и отправлен этапным порядком в Петербург; до оправдания по суду в январе 1878 ему предстояло провести полгода за решеткой — ему, уже преуспевающему легальному деятелю, респектабельному семьянину и отцу маленького сына!

Неплохая организация революционного воспитания со стороны контрреволюционных властей?! Что же удивительного после этого в том, что с весны 1878 Желябов снова стал деятельным революционным пропагандистом — и эволюционировал затем к крайнему экстремизму!

Сам Трепов в это время совершил еще более экстравагантную выходку.

О событиях 13 июля 1877 года в Доме предварительного заключения рассказывает уже цитировавшийся В.В. Филадельфов: «Нас водили гулять в клетки, построенные на дворе: по одному в каждую. Клетки до того малы, что негде поразмять костей. Мы стали перескакивать за барьер и гулять по двору гурьбою по 9 человек: и весело и вольготно. Начальство, разумеется, стало ворчать: как, мол, смеете безобразничать. Мы все заявили, что буде нам не позволят гулять по всему двору, мы отказываемся от всяческих прогулок… Начальство маялось-маялось, уступило: не морить же их в самом деле. Народ все молодой. Без движений нельзя. И так много ихнего брата перемерло, к тому же и теперь между ними кандидатов на казенный гроб не мало… Ладно… Гуляем этаким манером день, два, неделю… В июле (77 г.) на двор к нам явился самый что ни на есть главный опричник, царский прихвостень: градоначальник генерал-лейтенант Трепов. Увидав политических арест[антов] гулявшими по двору толпою (скопом, значит), спрашивает управляющего, почему-де вы допускаете у себя такие вольности. Тот замялся. Один из гулявших, некто Боголюбов (осужденный по делу демонстрации на Казанской площади 6 декабря 76 г.), подходит и начинает объяснять, что гуляют-де люди, сидящие по разным делам, следовательно, от совместных прогулок интересы правосудия пострадать не могут. «Вас не спрашивают», рычит генерал. Боголюбов повернулся и пошел. Его превосходительство кричит Боголюбову: «долой шапку», и замахнулся на него, хотел сшибить фуражку. Боголюбов не токмо что не обнажил головы своей, но еще предерзостно отвел его руку. Не стерпел генерал такого поругания, приказывает посадить дерзкого в карцер. Гулявшие, а равно и видевшие эту историю из окон стали кричать Трепову: «Как вы смеете обходиться с нами так дерзко!». Другие, более горячие, гикнули: «Вон его со двора!». «Опричник, мерзавец!» — послышалось из окон… Ну, как тут стерпеть старику-генералу, и вот он, забыв закон, велит дать Боголюбову 25 горячих: Боголюбову в поучение, а нам на устрашение… Весть, что Боголюбова велено высечь, мигом облетела всю тюрьму… Водворилась зловещая тишина… Вдруг до нашего слуха донеслись крики страдания: ай, ай, ай… Сомнениям не оставалось места… и… вся тюрьма, как по мановению волшебного жезла, застонала… Крик, шум, стук, биение стекол, ломка дверей, форток, столов… Я, грешный, тоже не вытерпел: кричал, звонил, ругался и в довершение всего вынес фортку из двери вон… Среди этого, поистине адского шума изредка слышались возгласы: «Управляющего!», «Трепова!»… Никто не идет… Немного спустя в тюрьму нагрянула свора полицейских. Начинают поочередно отпирать бунтовщиков, чтобы вести их в карцер. Дорогой, как вели, нас били, как только может бить дрессированный держи-морда; а чтобы не видно было того, кто бьет, на голову несчастного бунтаря набрасывали [не разобрано одно слово].