Читать «Теплый Благовест» онлайн - страница 19

Потом мы вновь рулим, вновь нет-нет да и смотрим на мгновенные, яркие, но пока что беззвучные просверки коротеньких молний в той, лиловой туче.

И вот — делу конец! Сквозь шумное зеленое прутье трактор ломится через межу под густые березы.

Мотор смолкает, дядя кричит:

— Ай да молодчики мы!

И тут грохает гром. Сеяльщики, накрыв головы опустелыми мешками, кидаются к нам. Их — двое, они большие. В железной кабине теснота, да все равно нам всем здесь уютно, славно.

Дождь ударяет сначала сплошным обвалом. Кабина звенит, будто на нее рухнул целый водопад. Засеянное поле невдалеке от нас, листва на ветках прямо перед нами так и дымятся брызгами. А когда ливень идет на убыль, все начинает сверкать, как новенькое.

Дышится легко. В раскрытой настежь теперь кабине пахнет березовою смолкой, влажным теплом земли, мокрою травой. Жаворонки так и сыплют, так и сыплют с быстро голубеющей выси звонкие трели. Дядя оборачивается туда:

— Радуга! Радуга! Гляньте, радуга! В году — первая!

Мы все глядим теперь только на пронзительно-синее небо, на семицветную арку над березами, и один из сеяльщиков говорит:

— К урожаю…

А второй сеяльщик — бородатый, пожилой — вылезает из кабины на вымытую до зеркальности сталь гусеницы, запрокидывает лицо к последним летящим каплям. Запрокидывает, смеется, басит:

— Вот он и месяц май — одно дело сделал, другое затевай… Вот она, братцы, и опять настоящая весна жизни!

СОЛОВЬИНОЕ УТРО

Самый лучший месяц в году — это опять же май!

Вот я, мальчик, спозаранку на крыльце нашем, — небо над головой чистое, деревня вся в белом цветении черемух, воздух такой — будто пьешь свежую, ключевую водичку.

С высоты крыльца видать пологий угор. Под ним светлые излуки реки, привольная луговина. Там по молодой, яркой зелени ходит пёстрое стадо. Рядом с маленькими издали коровками на маленькой рыжей лошадке — пастух. Он, как я, тоже обернулся к солнышку, даже скинул фуражку и, должно быть, во всю улыбается доброму началу сегодняшнего дня.

Но, возможно, он улыбается и оттого, что вспомнил утро другое, совсем недавнее. Утро, когда он, пастух Митя, по прозвищу Митя-Флотский, совершенно еще молоденький, ловкий, в тугой тельняшке — но, жаль, однорукий; другую-то руку на войне оставил! — впервые по этой весне выгоняет здешнее стадо на луговой простор.

Коровы топочут по деревне дружно, во все глотки не мычат, а прямо-таки заливаются, трубят, ликуют. Митя, браво посиживая в седле на лошади, колышется над рогатым строем командир командиром, а обочь этого «парада» поспешают трусцой деревенские хозяйки.

И хотя у них с Митей все уже оговорено, переговорено сто раз, они теперь, на ходу, суют и суют Мите всяческую в тряпичных узелочках свежую стряпню, искательными голосочками Митю просят:

— Ты, Митрий Иваныч, за моей-то коровкой уж пригляди как следует…

— И за моей, Иваныч, и за моей… — умасливают Митю женщины.