Читать «Костештские скалы» онлайн
Александр Фомич Вельтман
В тысяча восемьсот таком-то году один юный «офицер-ди-императ» сидел в белой, раскрашенной вавилонами снаружи и внутри «касе» селения Каменки; сидел в сонливом, а может быть, и грустном положении, склонив голову на перекрещенные руки на столе.
—
Юный офицер, которого мы назовем хоть Световым, молчал.
—
— Эй, кто тут есть! Скоро ли лошади? — вскричал юный «офицер-ди-императ», подняв голову.
Взор его был мрачен.
— Я давно сказал Афанасьеву, чтоб запрягал, — отвечал, притворив, двери, денщик.
Офицер опять склонил голову на руки.
— Ты сердишься? — сказала Ленкуца печальным голосом.
— А тебе что за дело? — сказал Светов, приподняв голову.
Взоры его блеснули, как у победителя.
— Как что за дело? — отвечала Ленкуца.
— Так ты любишь меня, Ленкуца?
— Нет.
— Как нет?
— Я и хотела бы, да не могу тебя любить…
— Отчего, Ленкуца? Скажи, драгуца моя.
— Оттого, что ты любишь другую.
— Это кто тебе сказал?
— Я сама знаю. Ты только в будни говоришь, что любишь мепя, а сам всякой праздник уезжаешь бог знает куда.
— Что ж такое?
— Как что? Кто любит, тот праздники проводит с теми, кого любит… Вот и сегодня едешь…
— Я езжу к товарищам.
— И, полно! что ты нашел у товарищей?
— Уверяю тебя, Ленкуца.
— Если ты любишь меня, так не поедешь.
— Мне должно ехать.
— Так поезжай! — сказала Ленкуца, вырвав свою руку из рук Светова, и быстро выходя из комнаты.
Казалось бы, что одно только образование может дать природной красоте очаровательную приятность, голосу сладость, взорам томность, движениям непринужденность, стану статность, а сердцу нежную любовь; но это все было в Ленкуце, дочери «мазила», или молдаванского однодворца. Денкуца скромно удалялась от юношеских преследований Светова; он был в отчаянии. В первый еще раз она высказала ему неожиданно свою любовь, но он не мог исполнить ее требований остаться дома. Для свода съемок он должен был съехаться с товарищами, и эти съезды обыкновенно бывали по праздничным дням.
Колокольчик зазвенел, четверка быстрых коней, запряженная в маленькую каруцу, украшенную резьбой, подъехала к хате.
— Ах, какая скука! — вскричал Светов.
— Готово, ваше благородие, — сказал вошедший пионер. — Кому прикажете с собой ехать? Молдавану или мне?
— Ты поедешь.
Светов накинул на себя плащ и хотел уже садиться в каруцу, как вдруг с горы несется во весь опор четверка и прямо поворотила на двенадцатисаженную веху, которая возвышалась над палацом Светова и на вершине которой был воткнут соломенный «ивашка-белая-рубашка». Правил конями кто-то в широких шароварах, в белой куртке и в белой фуражке, правил стоя, как Аполлон конями солнца, и свистел, как Соловей-разбойник.
— Это наши, ваше благородие, — сказал Афанасьев, лейб-возница Светова, радостно смотря на полет коней.
— Кто ж это так отчаянно правит?
Не успел Светов произнести этих слов, кони как вкопанные, в пене и в паре, остановились подле хаты. Лихой кучер бросил к черту вожжи, соскочил с каруцы.