Читать «ТРИ БРАТА» онлайн - страница 252
Илья Зиновьевич Гордон
Образ матери преследовал его везде и всюду – и в жестоких боях, и на марше, и в короткие передышки. Сколько раз он, бывало, видел, как женщины падали на шеи бойцам его корпуса, когда они освобождали какое-нибудь селение, называя их ласковым именем «сынок».
Глядя на них, он мысленно представлял себе свою мать, такую же измученную, истерзанную, как эти женщины… И если она еще жива, то наверняка томится в ожидании той счастливой минуты, когда прижмет сына к своей материнской груди и, не сдерживая слез, поведает о пережитых страданиях.
Генерал часто вспоминал и о родных и близких, о судьбе которых он, как и о судьбе матери, ничего не знал.
Главным в его жизни была забота о людях. Всегда, когда к нему являлся с рапортом кто-либо из командиров вверенных ему частей, генерал Ходош прежде всего спрашивал: как обстоит дело с питанием бойцов, с одеждой и куревом. Бойцы знали об этом и прозвали генерала «Батей». «Батя сказал», «Батя отдал приказ», – не раз слышал он, проходя мимо расположения той или иной части.
Уважение бойцов, их готовность встретить по его приказу любую опасность наполняли его сердце гордостью.
Как-то раз, выехав с наблюдательного пункта, генерал остановил двух разведчиков. Один из них – высокий, стройный, с круглым лицом и серыми светлыми глазами – был когда-то ординарцем генерала и оказался родом из села вблизи Миядлера.
Он возвращался со вторым разведчиком – низеньким, щупленьким бойцом с рябым веселым лицом – из штаба после доклада об удачной вылазке, и ему не терпелось рассказать генералу о взятом «языке».
– Добыча, которую мы доставили в штаб, – сказал он, чуть заикаясь от волнения, – побывала в наших краях, товарищ генерал. Может, он даже в Миядлере был. Этот белобрысый толстый фриц все время бормотал что-то про Харьков, Запорожье и Мариуполь.
– Вот черт, и как нам не пришло в голову допросит его подробней, – сокрушался щупленький разведчик, и на его рябом лице можно было прочесть досаду на свою недогадливость.
– Да когда мы его сцапали, – утешал высокий разведчик, – он забыл день своего рождения, дрожал как осиновый лист. Ничего путного мы бы от него все равно не добились. Может, в штабе очухается и заговорит. А крепок черт, да и тяжел изрядно, едва дотащили его. Отъелся на наших хлебах.
– Ну, ладно, орлы, узнаем, что он расскажет на допросе, – сказал генерал, прощаясь с бойцами.
По дороге в штаб генерал, проезжая мимо блиндажа, в котором жили разведчики, услышал песню, от которой защемило сердце:
задушевно выводило несколько голосов.
И вспомнилось генералу, как поют ветры в родной приазовской степи, как ведут вьюги свои нескончаемые белые хороводы и как стелют они, словно пышную постель, сугробы, один другого выше и мягче; вспомнилась генералу эта степь и в летнюю пору, когда он, бывало, носился по ней со своим ребячьим войском по балкам и курганам, окутанным по утрам белым туманом; вспомнилась ему и роща, где по вечерам он стоял с Марьяшей под цветущим деревом и смотрел в ее девичьи ясные глаза, вспомнилось, как говорил ей о своей любви и как шелестели над ними зеленые, осыпанные золотистыми цветами ветки акаций.
