Читать «Колосья под серпом твоим» онлайн - страница 430

Документ был, кроме всего, написан плохим русским языком. Словно бороной корни рвет на лесной стежке. Кто же это говорил, – Сперанский, кажется? – что законы умышленно нужно писать непонятно, чтоб народ обращался за разъяснениями к властям.

"М-м-м, как-кой стыд! Богатые люди. Ограбили, ободрали, бросили. У нищего посох отняли".

Поп говорит о панщине в Могилевской губернии.

Сорок мужских и тридцать женских рабочих дней в год. Если учесть, что прежде один человек со двора отрабатывал три дня в неделю даже у Кроера, то облегчение, выходит, незначительное.

Какие у людей глаза! По-видимому, теперь и они поняли. А вот и нормы наделов. Для их округи – шесть десятин (ничего, есть места по три десятины без четверти), а остальное можно отрезать в пользу пана. Как же так? До реформы надел был пятнадцать – двадцать десятин.

И пока не выкупишь, земля не мужичья, а юридически панская, и за нее надо нести повинность. Но ведь на выкуп срок не установлен, – значит, и повинность бессрочна.

И мало того. Если будет недоимка пану или общине, можно пустить с молотка все, вплоть до усадьбы мужика.

Под сводами церкви звучали слова о капитализации оброка, о выкупных суммах, о шести процентах выплаты в год. И не нашлось человека с вервием, который выгнал бы торгашей из храма. Человека этого давно и намертво прикрепили краской к куполу неправедного храма.

Было нестерпимо тяжело.

…Когда народ стал расходиться из церкви, Алесь поздоровался с Исленьевым.

– Ко мне?

– Нет, надо еще на чтение в Суходол, – сказал старик.

– У Раубича читали?

– Читал. Эх, Александр Георгиевич, дождались мы конца святой масленицы!

Граф был растерян, и Алесь поддержал его шуткой:

– Ничего, будет еще и пасха. Неизвестно только, кто кому красное яичко поднесет.

– Наверно, мужики нам, – грустно сказал Исленьев. – И стоит.

Граф, сгорбившись, сел в возок.

Алесь с высоты пригорка видел, как брели по серому снегу белые крестьянские фигуры. Кто-то тронул его за руку. Ага, батька Когут.

– Спасибо тебе, сынок, от загорщинских.

– За что?

– Благодаря тебе не натерпелись бывшие ваши мужики срама. Вот тебе и воля.

Ушел и Когут. Алесь начал было спускаться с пригорка к своим коням, когда услышал вдруг цокот копыт. Разбрызгивая мокрый снег, скакали от церкви Вацлав и Стась Раубич. Алесь удивился, увидев их вместе. Он не знал, что все эти годы хлопцы тайком встречались.

Но ему было приятно.

– Вы что это, – притворно напустился он на них, – головы свернуть захотели?

И осекся, увидев лица Стася и Вацлава. Было странно в такой день видеть радость на чьих-то лицах.

– Алеська, братка… – захлебнулся Вацлав.

– Что?! Разве вы помирились?

– Мы и не ссорились, – покраснев, сказал Стась. – Никогда. Правда, Вацлав?

– Что такое? – спросил Алесь.

– Раубич поссорился с Ходанскими, – выпалил брат.

Глаза у самого младшего Раубича были влажными, вот-вот расплачется от радости.

– Правда, – сказал он. – Из-за тебя.

– Как?

– Прочли манифест. Ходанские разобиделись на царя страшно. И тогда отец вдруг разгневался и сказал: "А Загорский был прав, что освободил своих, не дожидаясь результатов этого грабежа. Молодчина, хлопец! Молодчина!" Те потребовали объяснений. А отец им сказал: "Франс все время говорил мне правду о нем. Просветил, видимо, его бог. А я сильно виноват перед молодым князем".