Стой!Твои слова безумны и огромны…Ты мечешься, обломки мысли темнойнеистово сжимая в кулаке,и тень твоя, — вон там на потолке,как пьяный негр, шатается. Довольно!Я понял ночь, увидя светляка:в душе твоей горит еще тоска, —а было некогда и солнце… Больномне думать, брат, о благостном былом!Ты помнишь ли, как наша мать, бывало,нас перед сном так грустно целовала,предчувствуя, что ангельским крыломне отвратить тлетворных дуновений,самума сокрушительных тревог…Ты помнишь ли, как дышащие тениблестящих лип ложились на порогпрохладной церкви и молились с нами?Ты помнишь ли: там девушка былас глубокими, пугливыми глазами,лазурными, как в церкви полумгла;две розы ей мы как-то подарили…Пойдем же, брат! Довольно мы бродили…Нас липы ждут… Домой, пора домой —к очарованьям жизни белокрылой!Ты скрыл лицо? Ты вздрагиваешь? Милый,ты плачешь, да? Ты плачешь? Боже мой!Возможно ли! Хохочешь ты, хохочешь!..
РОБЕРТ:
Ох… уморил!..
ЭРИК:
Да что сказать ты хочешь?
РОБЕРТ:
Что я шутил, а гусь поверил… Брось,святоша, потолкуем простодушней!Ведь из дому ты вылетел небоськак жеребец — из сумрачной конюшни!Да, мир широк, и много в нем кобыл,податливых, здоровых и красивых, —жен всех мастей, каурых, белых, сивых,и вороных, и в яблоках, — забыл?Небось пока покусывал им гривы,не думал ты, мой пилигрим игривый,о девушке под липами, о той,которую ты назвал бы святой,Когда б она теперь не отдаваласвоей дырявой святости внаем?
