Читать «Минуты будничного несчастья» онлайн - страница 53

А ты всего лишь хотел выпить рюмку граппы.

Учась в университете, я время от времени давал частные уроки школьникам-старшеклассникам. Однажды я готовил к экзамену на аттестат зрелости ученика, который внимательно слушал у меня на кухне мой четырехчасовой урок о Леопарди или Мандзони с заданием вернуться на следующий день и повторить мне усвоенное за эти четыре часа.

Все, что он говорил, вернувшись назавтра, сводилось к нескольким словам: «Леопарди — великий поэт, может быть, один из самых великих, а может быть, даже самый великий».

И все. Ничего по существу, кроме, например: «Мандзони — один из самых великих итальянских писателей, может быть, даже самый великий».

Я старался рассказать ему все, что знал о Леопарди, а он только делал вид, что слушает. Я думал: чему-то я все-таки его в конце концов научу, что-то он будет знать.

С тех пор прошло много лет, и, объясняя что-то своим детям, я делаю это так же, как делал тот мой ученик: «Этруски — великий народ, может быть, один из самых великих». Я вожу их по Риму и говорю: «Колизей — великий исторический памятник, древние римляне были великим народом».

Больше я ничего не знаю.

Я не в состоянии определить породу рыбы, путаю крабов с омарами, не разбираюсь в названиях деревьев и цветов. Я не знаю собачьих пород, марок и моделей автомобилей. Не знаю, какой размер обуви у моих детей, не могу отличить шерсть от хлопка (я не шучу), не имею представления о логическом анализе и ничего не смыслю в анализе грамматическом, допуская, что это, возможно, одно и то же. В детстве я говорил по-английски и по-испански, а сейчас не помню ни слова ни на том, ни на другом языке. Начинаю говорить, хочу сказать «дом» и думаю, как сказать «дом»… Ничего не помню по истории, по латыни, по истории искусства. Говорю только, что Поллайоло — великий художник, может быть, один из самых великих художников своего времени, но не знаю, какого именно времени.

За свою жизнь я прочитал тысячи книг, я видел почти все фильмы, снятые со дня изобретения кинематографа, я с детства читаю газеты и журналы и теперь могу сказать о Мандзони: он написал великий роман, может быть, один из самых великих романов, может быть, самый великий.

Тот ученик еще ничего не знал, я уже ничего не знаю.

Когда утром я звоню домой своему другу Доменико Старноне, всякий раз, в котором бы часу я ни звонил, я слышу назойливо-громкий шум пылесоса. Совсем рядом с ним. И нам приходится под него говорить, вернее, кричать. Наконец, когда мы убеждаемся, что разговора у нас не получается, он говорит: «Подожди, я перейду в другую комнату», — и таки переходит в другую комнату.

Но это решительно ничего не дает: этот чертов пылесос как работал, так и продолжает работать рядом с ним.

Стараясь его перекричать, мы то и дело переспрашиваем: «Что ты сказал?» Наконец я не выдерживаю и осторожно интересуюсь: «А ты перешел в другую комнату?» И он отвечает коротким «да».