Читать «Горшок золота» онлайн - страница 37

– Ах ты озорник! – вскричала женщина, заслоняясь от него руками.

Философ, устыдившись, отпрянул.

– Прости меня, – начал он, – если я потревожил твою добродетель…

– Это слово женатого человека, – молвила она, поспешно вставая, – теперь я тебя распознала; но все равно много в тебе от холостяка, помогай тебе господи! Пойду я домой. – И засим погрузила она сосуд свой в колодец и отвернулась.

– Может, – проговорил Философ, – мне стоит подождать, когда твой муж вернется домой, и попросить у него прощения за зло, что я совершил.

Женщина обернулась к нему, и глаза у нее были круглые, что твои тарелки.

– Что ты говоришь такое? – сказала она. – Только попробуй за мной пойти – и я на тебя собаку спущу, ей-ей. – И сердито двинулась она восвояси.

Миг помедлив, Философ пошел своей дорогой через холм.

День уже был вовсе не юн, Философ брел вперед, и счастливый покой окрестностей вновь проник в его сердце и пригасил раздумья о толстой женщине, и вскоре она сделалась лишь приятным любопытным воспоминанием, не более. Ум Философа вовлекался поверхностно – не размышлял он, а диву давался, как вышло поцеловать постороннюю женщину. Философ сказал себе, что такое вот поведение неправильно, однако утверждение это – попросту машинальная работа ума, натасканного отличать правильное от неправильного, ибо, чуть ли не на одном дыхании, Философ уверил себя, что поступок его не значил вовсе ничего. Мнения у Философа претерпевали занятную перемену. Правильное и неправильное сближались и сплавлялись так тесно, что стало трудно рассечь их, и хула, какой предают одно, казалась теперь несоразмерной важности его, тогда как другое нисколько не соответствовало хвале, с коей его соотносили. Есть ли хоть какое-то прямое или пусть даже косвенное воздействие зла на жизнь, не уравновешенное в тот же миг добром? Впрочем, эти утлые рассуждения трогали его совсем недолго. Ни к каким умозрительным изысканиям не питал он ни малейшей тяги. Чувствовать подобное великое довольство уже достаточно само по себе. Отчего мысль должна быть для нас столь очевидной, такой настойчивой? Неведомо нам, что у нас есть органы пищеварения или кровоснабжения, покуда не выйдут они из строя, а затем томимся мы от этого знания. Не лучше ли трудам здорового мозга протекать в той же мере подпочвенно и не менее умело? Зачем вынуждены мы думать вслух и натужно продираться от силлогизма к эрго, привередливые к своим выводам и недоверчивые к предпосылкам? Мысль, какой нам она известна, – недуг, не более того. Здоровый ум пусть предъявляет плоды, а не труды. Уши наши пусть не улавливают гомона умственных сомнений, пусть не вынуждают их выслушивать все «за» и «против», от коих нам докука вечная и смута.

Дорога вилась, будто лента, то поближе к горам, то подальше. По обе стороны тянулись изгороди да кустарники – мелкие, жесткие деревца, что держали листву свою в ладонях и подначивали ветер, пусть-де попробует вырвать хоть один листочек из этой хватки. Холмы то вздымались, то опадали – то впадина, то выпуклость, куда ни глянь. Вот тишину спугнул падучий перезвон потока. Вдали забасила корова – тихим глубоким однозвучьем, а то вот козий клич продрожал из ниоткуда в никуда. Но в основном стояла тишина, жужжавшая многообразием мелкой крылатой жизни. Взбираясь на холм, Философ подавался вперед согласно уклону, решительно топая, чуть ли не фыркая, словно бык в приливе спорой силы. Спускаясь с холма, кренился он назад, позволял ногам волю, какая им угодна. Не ведомо ли им разве дело их? Вот и удачи им, полный вперед!