Читать «Двуглавый орел» онлайн - страница 36

Но даже если и так, немецкий Тотта тем утром был понятен лишь ему одному. В конце мы обменялись формальными любезностями через молодого механика, который приехал из Бургенланда, к востоку от Вены, и знал и немецкий, и венгерский. На этой первой встрече выяснилось, что фельдпилот-цугфюрер Тотт не особо любит офицеров как класс, независимо от их национальности. Тем вечером у меня появилась первая реальная возможность поговорить с другими офицерами в эскадрилье 19Ф; то есть со всеми, за исключением гауптмана Краличека, который не присутствовал на обеде, так как, по его словам, должен работать над статистическим обзором. Я выяснил, что обычно он обедает в одиночестве в своем кабинете. Таким образом, после гибели Ригера председательство за столом перешло по старшинству к механику, оберлейтенанту Мейерхоферу.

Франц Мейерхофер был намного старше остальных, даже на год старше меня, и до войны был офицером запаса, его призвали из лишь в 1915 году. Еврей из Судетской области, в мирное время он управлял станкостроительной компанией в городе Эгер.

Он добровольно пошел в военную авиацию из желания летать, но прочно застрял на земле по той простой причине, что в австро-венгерской армии было крайне мало офицеров с таким глубоким знанием техники — слишком редкий образчик, чтобы рисковать его жизнью во время полетов. Я ощутил к этому твердому, спокойному человеку доверие и мгновенную симпатию, причины которой затрудняюсь определить.

Ещё одним "стариком" был оберлейтенант Шраффл, мой сосед по палатке. До войны он служил кадровым офицером в одном из первоклассных пехотных полков, и его дорога в военную авиацию была такой же, как у многих других офицеров в те годы: слишком серьёзное ранение, не позволяющее больше служить в пехоте, но он мог доковылять до аэроплана и взобраться в него. В 1914 году ему прострелили колено в Пшемысле, а потом, лежа в окопе, он получил серьёзное штыковое ранение от русского. Алюминиевый коленный сустав позволил ноге более-менее сгибаться, но он ходил с тростью, и ему требовалась помощь механика, чтобы забраться в аэроплан. Должен сказать, я плохо его знал. Он был довольно скрытным человеком, и в любом случае, на близкое знакомство не было времени.

Трое других офицеров: лейтенанты Баринкаи и Суборич и прапорщик Тельцель, были слишком молоды: всем не больше двадцати, прямо из гимназии — в армию. Должен сказать, мне они показались скучными; не в последнюю очередь потому, что только венгр Баринкаи знал какие-то языки, кроме немецкого.

Мне кажется, отношения сложились достаточно сердечные, но у этих молодых людей не хватало такта. Я наблюдал тревожную тенденцию восхищаться всем немецким и презирать империю, чей значок они носили. Прослужив офицером у Габсбургов шестнадцать лет, я за все это время ни разу не слышал высказываний ни на одном офицерском собрании, что чехи, поляки или итальянцы — менее преданные солдаты почтенного дома Австрии, чем этнические немцы или венгры.