Читать «Юрий Тынянов. Сочинения в трех томах. Том 3» онлайн - страница 201

Старец Самборский, покровитель сосланного Сперанского, тесть директора, навещал его. Ум его был ясен, как прежде; положение его не пошатнулось при дворе и после опалы и ссылки мощного его питомца. Старец все еще говорил о полезной сельской деятельности и настоятельно советовал Малиновскому испробовать в его Каменке сельский плуг, который выписал, из Англии. Защитник сохи,\ московский главнокомандующий Ростопчин, выступавший в печати противу английского плуга, вызывал сильное негодование старца. После крушения Сперанского— сельская деятельность, по мысли его, была единственное место для человека полезного. Все другое снова стало шатко и переменчиво, как во времена Павла.

Однажды старец мирно заснул у своего друга, прикорнув в громадном английском кресле. Тогда Малиновский, слушавший его со вниманием, тихо встал, бесшумно достал из шкафа бутыль, налил немного вина, точно отмерил и, косясь на спящего старца, быстро вздохнув, выйил до дна, опрокинув стакан одним движением. Старец ничего не слышал, не проснулся.

Вдруг директор испугался своего падения. Он посмотрел на спящего старца, не знающего о слабости его, с раскаянием. Вся его прошлая безупречная жизнь и будущий подвиг были отменены одною подписью на полицейском приказе, сгубившей Сперанского. Все осталось, как прежде. Русский человек без достоинства. Царь, возбудивший такие надежды вначале, не желал расставаться со старою властью царей русских: ссылать в Сибирь и сечь, рубить и вешать равно и правого и виноватого, — продолжалась великая обида россиянам: народ от пьянства погибал. Вот однажды, напившись, возмятется народ и разрушит насильственные узы рабства! Все, как прежде, и к старым обидам прибавляются новые. Помина нет о том, чтобы созывать депутатов, — и он воспитывал детей тщетно. .

Война приближалась, неистовая. Восемь лет назад он написал проект вечного мира.

Самборский проснулся.

— Бонапарт оседлал неукротимого коня, —сказал ему медленно Малиновский, смотря на него воспаленными глазами. — Восплачут сыны России, разлучаемы с ма-терьми и женами, — сотни тысяч рекрут! Не забуди звания убогих твоих!

И он рухнул на колени, всплеснул руками и заплакал. Все английское вдруг в нем исчезло.

14

Впав в слабость, он еще более полюбил добродетель. Но во дворце, в зданиях министерства, на улицах Петербурга она была, видимо, невозможна. Добродетель была свойство сельское и частное, — вот как он понимал ее теперь. Избави бог от страстей — все, что мирно, то и добро. Новую поэзию он пробовал было читать и бросил в негодовании — все это были страсти. Он ненавидел

большой свет: россиянки забыли старорусские спокойные и чинные одежды, стали одеваться с образца статуй — и,-кроме обнажения шеи, платье теперь так тонко, что все части видны в своей фигуре. Дунет ветер, — и нет стыдливости. Светские мужчины — нынче сами как нагие: короткий узенький хвостик у кафтана, все тело в штанах, на груди жабо, и сам подобен жабе или, вернее, угрю. Один такой короткохвостый пиит был на открытии лицея: Пушкин, дядя одного из воспитанников. Ветер в голове; ветер развевал хвосты фрака. К женщинам взывали, как к божеству. В соседней комнате лежала его бедная жена. Какое заблуждение! Женщины — те же дети: нагрешат, а к вечеру каются. Он любил философические оды Державина, без излишней нежности, модных вздохов и без этих любовных крайностей.