Читать «Юные» онлайн - страница 6
Александр Валентинович Амфитеатров
Только жаль этих обожжённых, смертельно жаль.
Вижу я комнатку – далеко, в Бежецке либо в Валдае. Вечер. Тишь. Лампа светит сдержанным, робким огоньком. Сверчок скрипит за печкою. Окно ледяным узором затянуто. Старушка у стола сидит, стучит швейною машинкою. Стучит и думает:
– Что-то сын Митя в Питере поделывает? Заучился, небось, родимый… старательный он у меня, тихий… Ну, да авось Бог милостив! Кончит курс, – сам в профессора выйдет… либо в адвокаты… Немного ведь и ждать-то: всего три годочка… Теперь мать сыну помощница, а там – сынок матери помоги! Намедни только пять рубликов Митеньке послала, казначеиха за юбку да кофту отдала… А пора! ох, пора помочь! Голодаем ведь мы в глуши нашей проклятущей… Господи! помоги ему! дай правый суд! Всем то грешна я пред Тобою, старая, всем грешна – одним не виновата: сыну любимому в черноте погибнуть не дала, в люди Митеньку вывела…
Поют полоза за окном. Лает дворовый пёс. Скрипнула дверь. Холодом пахнуло. Оглянулась старуха, – глазам не верит: с нами крёстная сила! Митенька – сам он тут, как тут, позади стоит, и шинелишка на нём истёртая, а худое лицо – бело, как полотно, и тонкие бескровные губы, под тёмным усом, судорога так на сторону и дёргает…
– Митенька! голубчик! да что ж это ты? Да когда же? Да как же?
– Так вот, маменька… приехал…
– А университет-то как же, Митенька?
– Университет?.. Ничего… стоит… на острову… по-прежнему…
И ещё пуще перекосило у Митеньки нижнюю губу, и ползёт по лицу его насильная, жалкая-жалкая улыбка.
– А я, маменька, – храбро начинает он. – я к вам, того…
И голоса не хватило. Шепчет:
– Я… того… уже отучился…
– Митенька?!
Вся белая, опустилась на стул старуха. И валится сын к ногам её и, как ребёнок, прячет голову в материнские колена, и сотрясаются рыданиями придавленные лихим горем юношеские плечи…
– Не для нас с тобой, маменька, университеты… Кормилец-то… на хлеба к тебе приехал… на хлеба!
II
Минут праздники – начнутся университетские годовщины: акты, медали, речи, обеды. Петербург будет кутить в честь своей almae matris 8-го февраля. Москва – 12-го января, в пресловутый Татьянин день. Это не худо, это никому не мешает, и оставим Толстому доказывать обратное. Но…
Ах, это очень серьёзное и обидное «но»!
После «письма в редакцию» пр. Н. И. Кареева, я стал внимательно следить за газетными известиями из университетских городов. Везде одна и та же история: охота учиться смертная, а участь горькая. Там, за невзнос платы, гонят из университета единицы, там десятки студентов, а, в общем, наберутся сотни, а, пожалуй, и перейдёт за тысячу.
учили мы в детстве. Часто, читая газетные сообщения о нужде студенческой, я вспоминаю стихи эти, и не без иронии подолгу стоят они предо мною. О, архангельский мужик! Ты, который «по своей и Божьей воле стал разумен и велик»! Вот загадка для детей старшего возраста: если бы ты в наше время пришёл в столицу пешком из своих Холмогор и определился в университет, то через сколько семестров тебя исключили бы, как несостоятельного плательщика?.. И было бы на Руси одним Ломоносовым меньше, а одним разочарованным, озлобленным бедняком-недоучкою, кого никуда не пристроишь, ни к какому месту не определишь, больше. Он не годится в чёрный труд, потому что он образованный, и не годится на интеллигентную работу, потому что спасовал в борьбе с дипломом, до которого не допустила его проклятая нищета.
