Читать «Юность Жаботинского» онлайн - страница 47

– Потому что о вкусах не спорят, – Жаботинский пожал плечами. – Из ваших слов ясно одно: что мы вам не нравимся. Но это дело эстетики. Объективного критерия тут быть не может. Вы считаете, что ждать награды в загробной жизни есть этика высшего качества, чем ждать награды в жизни земной, а я считаю, что наоборот. Вы считаете, что заимствовать элементы культуры у Вавилона – значит быть коммивояжерами. А я считаю, что народ, который сумел на самой заре своей жизни собрать эти осколки золота и создать из них вечный храм Веры, – что этот народ есть народ творчества par exellence среди всех народов земли. Словом, дело вкуса. Я ведь не отрицатель рас, я не спорю против того, что есть арийское начало и есть еврейское и что они различны по содержанию. Я только считаю нелепостью всякую попытку установить, какое из них «высшее» и какое «низшее». Думаю, что оба необходимы человечеству. А всякая оценка может исходить только из предвзятой нелюбви. Но вы иного мнения. Вы считаете свою славянскую расу высшей и арийской, самой духовной и богоносной. Что особенно наглядно на примере русской литературы…

– А что вы имеете против нашей литературы? – снова возмутился снизу «Селезень».

– Вот именно! – поддержал его «Саламандра». – Еще со времен Радищева наша литература славит свободу и милость к падшим призывает!

– Совершенно верно, – согласился Жаботинский. – Но при этом устами своих лучших ни одного доброго слова она не сказала о племенах, угнетенных под русскою державой, и руками своих первых пальцем о палец не ударила в их защиту, зато щедро наградила ударами и обидами все народы от Амура до Днепра, и нас больше и горше всех. В марте отмечали пятидесятилетие смерти Гоголя, и в некоторых еврейских училищах устроили гоголевские торжества, учителя показывали в волшебном фонаре картинки из «Тараса Бульбы», а потом ученики или ученицы, картавя, пели перед бюстом: «Николаю Васильевичу сла-а-ва». И устроителям этого действа не пришло в голову, какова с нравственной точки зрения ценность этого хорового поклона в ноги единственному из первоклассных художников мира, воспевшему, в полном смысле этого слова, всеми красками своей палитры, всеми звуками своей гаммы и со всем подъемом увлеченной своей души воспевшему в «Тарасе Бульбе» еврейский погром. Ничего подобного по жестокости не знает ни одна из больших литератур. Это даже нельзя назвать ненавистью или сочувствием казацкой расправе над жидами: это хуже, это какое-то беззаботное, ясное веселье, не омраченное даже полумыслью о том, что смешные дрыгающие в воздухе ноги – ноги живых людей, какое-то изумительно цельное, неразложимое презрение к низшей расе, не снисходящее до вражды. Я могу процитировать, да не хочется, потому что нет никакой причины останавливаться на одном Гоголе, цитировать из него и не цитировать из его братьев по вашей великодушной литературе. Чем он хуже их и чем они лучше? Веселая картина получится, если взять и на память подсчитать ласку, что мы видели в разные времена от разных великанов русского художества. Для Пушкина понятие «еврей» тесно связано с понятием «шпион» – это в заметке о встрече с Кюхельбекером. В «Скупом рыцаре» выведен еврей-ростовщик, расписанный всеми красками низости, еврей, подстрекающий сына отравить папашу, а яд купить у другого еврейчика, аптекаря Товия. У Некрасова «жиды» на бирже уговаривают проворовавшегося русского купца: «Нам вы продайте паи, деньги пошлите в Америку», а сам пусть бежит в Англию: «На катере к насей финансовой матери. И поживайте, как царр!» Так говорили «жиды» – слог я исправил для ясности… У Тургенева есть рассказ «Жид», неправдоподобный до наивности: читая, видишь ясно, что автор нигде ничего подобного не подсмотрел и не мог подсмотреть, а выдумал, как выдумывал сказки о призраках. Старый жид, конечно, шпион, а кроме того, продает еще офицерам свою дочку. Зато дочь, конечно, красавица. Это понятно. Нельзя же совсем обездолить несчастное племя. Надо ж ему хоть товар оставить, которым он мог бы торговать… По Достоевскому – от жидов придет гибель России. Это, казалось бы, давало жидам право на внимание гения, на хотя бы один полноценный художественный образ могучего жида, способного погубить весь народ-богоносец, сто сорок миллионов православных душ! Однако ни одного цельного еврейского образа у Достоевского нет. Но если правда, что битый рад, когда бьют и соседа, то мы можем утешиться, припоминая польские типы Достоевского, особенно в «Карамазовых» и в «Игроке». «Полячок» – это обязательно нечто подлое, льстивое, трусливое, вместе с тем спесивое и наглое…