Читать «Этот прекрасный мир» онлайн - страница 221

Что же касается влияний… По-настоящему на меня повлияла сама жизнь, жизнь как таковая, особенно жизнь улиц, от которой я никогда не устаю. Я – человек города от макушки до пят, природу не выношу, как не выношу «классику».

Я весьма обязан множеству словарей и энциклопедий, которые, подобно Бальзаку, жадно глотал с детства. До двадцати пяти лет я не прочел ни единого романа, за исключением разве что русских. Меня практически всецело занимали религия, философия, наука, история, социология, искусство, археология, первобытная культура, мифология и т. д. Я почти не заглядывал в газеты – и сроду не прочел ни одного детектива. С другой стороны, я прочитал всю юмористическую литературу, до которой смог добраться – скудные крохи! Люблю фольклор и сказки Востока, особенно японские сказки, в них столько жестокости и злобы. Люблю таких писателей, как Герберт Спенсер, Фабр, Хэвлок Эллис, Фрезер, поздний Хаксли и проч. Я хорошо знаю европейскую драматургию, благодаря Эмме Гольдман я познакомился с европейскими драматургами, прежде чем прочел английских и американских. Русских писателей я прочитал до англосаксов, а немецких – раньше французов. Величайшее воздействие на меня возымели Достоевский, Ницше и Эли Фор. Пруст и Шпенглер сказались на мне чрезвычайно плодотворно. Из американцев по-настоящему повлияли Уитмен и Эмерсон. Я признаю гений Мелвилла, но нахожу его скучноватым. Мне откровенно не нравится Генри Джеймс, и я испытываю стойкое отвращение к Эдгару Аллану По. Я вообще не люблю это направление американской литературы – реалистической, прозаической и «педагогической», написанной, дабы усладить наименьший общий знаменатель, и хороша она бывает, на мой взгляд, только в виде короткого рассказа. Я считаю, что такие мужи, как Шервуд Андерсон и Сароян, хоть как писатели они диаметрально противоположны, именно в этом жанре по мастерству равны, если не дают фору, любому европейцу. Что до английской литературы, то я к ней дышу ровно, как и вообще к англичанам – это какое-то рыбье царство, совершенно мне чуждое. Как хорошо, что я познакомился с французской литературой, в целом она немощна и ограниченна, но в сравнении с нынешней англосаксонской она предоставляет бескрайнее поле для воображения. Я очень обязан дадаистам и сюрреалистам. Люблю французских авторов не-французов. Считаю Францию этаким Китаем для Западного полушария, впрочем, Китаем третьего сорта в сравнении с подлинником. Мне кажется, Франция – лучшее место в западном мире, чтобы жить и работать, но ей все еще далеко до мира здравого и жизнелюбивого.

Моя писательская цель – утвердить более грандиозную РЕАЛЬНОСТЬ. Я не реалист, не натуралист, а ратую за такую жизнь, которая в литературе достигается посредством фантазии и символов. В сущности, я писатель-метафизик, и для меня любая драма и любой казус – лишь средство для продвижения более существенных и глубоких идей. Я против порнографии, но за непристойность и насилие. В первую голову – за воображение, за фантазию, за свободу, доселе невиданную даже во сне. Я творчески применяю разрушение, возможно слегка хватая через край, в чисто немецком духе, но всегда стремясь к истинной, сокровенной гармонии, внутреннему покою – и тишине. Всем прочим видам искусства я предпочитаю музыку, потому что она абсолютно самодостаточна и стремится к тишине. Уверен, что литература, дабы стать по-настоящему заразительной (каковой она на сегодня не является), должна шире пользоваться символом и метафорой, мифологией и архаикой. Большая часть нашей литературы напоминает учебники: вся она пасется на засушливом плато интеллектуальщины. Девяносто девять процентов написанного – это касается всей нашей художественной продукции – следовало бы уничтожить. Я хочу, чтобы меня читало все меньше и меньше людей. Меня не интересует ни жизнь масс, ни замыслы ныне существующих правительств. Я надеюсь и верю, что весь цивилизованный мир будет уничтожен в ближайшие сто лет. Я верю, что человек способен выжить и жить несказанно лучше и с большим размахом без так называемой «цивилизации».