Читать «Энрико Карузо» онлайн - страница 65

Витторио Торторелли

Лет пятнадцать спустя хрустальный гроб закрыли, и сейчас могилу украшает только барельеф мадонны. Точнее, сокрытие гроба осуществлялось в два приема: в 1931 и 1933 годах. В течение лета 1933 года лицо певца сильно изменилось, и власти приняли решение полностью закрыть гроб.

Однажды вечером, когда я возвращался в Неаполь с кладбища, где долго созерцал еще не тронутое тленом лицо Карузо, мне почудилось, что в весеннем воздухе звенят прощальные легкие звуки его голоса, трепещут крылья далекой, невидимой музыки. Вспомнились стихи из “Ночной флейты” Артура Графа:

Под ночным померкшим небом

С вершины одинокого, покрытого зеленью холма

Флейта в спокойной потаенной тени

Сладко ноет, лепечет, вздыхает.

Над далекими холмами, в немом воздухе,

Переливаясь, кружатся медленные звуки.

И сладок плач, и еще слаще мечта,

Светлая, тяжелая, дрожащая и высокая.

Казалось, что в этих мелодичных стихах я видел тайны и чаяния великого артиста.

Восторженное почитание

Смерть Карузо вызвала глубокий траур во всем мире. Память о его искусстве жила много лет во всех странах, и особенно в Америке, ставшей для него второй родиной. Еще и сейчас в этой стране с глубокой грустью вспоминают о его трагической кончине. До сих пор чтят память Карузо и слушают записанный на грампластинки его голос.

Неаполитанская газета “Рома” напечатала в 1937 году волнующую статью о Карузо:

“Дон Гаэтано, сторож часовни, рассказывал посетителям, указывая на еще не тронутое временем лицо Карузо: “Посмотрите, он там такой, каким его привезли сюда, он совсем не изменился”. Дон Гаэтано - старик. Он помнит многое. Он всегда улыбается. Общество мертвых не вызывает у него грусти. Наоборот, оно придает ему силы против всех зол: “Смерть одинакова для всех, но для Карузо - это другое. Иногда я с удивлением вижу - подойдут к нему и начинают разговаривать. А я слушаю и ничего не понимаю. Приезжают со всех стран… И по тому, как говорят, я думаю, они каким-то таинственным образом получают ответ. Ну, почему бы и нет? Всякое может быть”.

Старый сторож говорит много, ему есть что рассказать. Каждый день он видит многих иностранных посетителей, особенно из Америки. Все смотрят на него, как на привилегированное существо, - он-то может видеть Карузо когда и сколько захочет. Он живет бок о бок с ним. Иногда он может прикрыть дверь и надолго остаться с ним вдвоем, хоть на целый день.

“Многие просили меня об этом, - продолжает дон Гаэтано. - Да вы шутите, - отвечаю я им, - на мне такая ответственность, что дрожь берет. Однажды здесь был один синьор, американец. Хорошо одет, интеллигентный, с переводчиком. Долго смотрел он. Потом переводчик рассказал, кто это такой. И знаете кто? Однажды вечером, когда Карузо пел в доме миллионера Вандербильта, тот получил анонимное письмо, в котором говорилось, что если он не оставит дверь от балкона открытой, то дворец взлетит на воздух от динамита. Человек, который стоял рядом со мной, и был тот, кто приготовил динамит. А цветам нет конца. Как только гроб с телом великого тенора появился в часовне, одна синьора с лицом, закрытым вуалью, приносила каждый день букетик фиалок. Шло время. Вместо синьоры появился старый слуга. Пришло время, когда фиалки стали приходить по почте, а потом совсем перестали появляться. Должно быть, и она умерла”, - утверждает дон Гаэтано. - Умерла? Почему? Может быть, она просто перестала их посылать? - возражаю я Гаэтано. Дон Гаэтано качает головой. “Я скажу об этом по-своему: вы думаете, синьоре надоело приносить или присылать фиалки? Быть этого не может. Я больше вас понимаю, потому что я хорошо знаю этот народ. Она умерла, и другого быть не может”.