Читать «Элегия Михаила Таля» онлайн - страница 53

И 88 И толпились в проходе и болтали о чем-то в ожидании своей очереди в туалет, курили...

Мне было четырнадцать лет, а курить я начал в тринадцать. Сказал об этом отцу сразу. Он, помню, тут же протянул мне сигарету и произнес: “Не верю. Ну-ка, затянись...” И когда я затянулся, он строго сказал: “Теперь верю”. Потом достал из ящика стола блок “Филипп-Моррис” (царский по тем временам подарок) и заключил торжественно: “Лучше курить открыто хорошие сигареты, чем в подъездах всякую дрянь”.

Так вот, я подошел тогда в поезде к отцу и при всех, как у равного, попросил закурить. Сын Таля, пацан еще, нагло просит у отца закурить! Отец сделал наигранно суровое лицо и спросил: “Аты уже почистил зубы?” “Нет еще”, - сказал я. “Кто тебя воспитывал? — произнес он нарочито менторским тоном. — Сначала следует почистить зубы, и только после этого ЧИСТЫМИ зубами брать сигарету!”

Отблесками из прошлого высветились моменты приезда папы после турниров и подарки. Ни разу не приезжал он без подарка, и каждый его. приезд воспринимался мною прежде всего как подарок. Подарки носили хаотический, бессистемный характер - иногда они запаздывали по возрасту, иногда опережали, вызывая у меня недоумение. В таких случаях отец говорил: “На вырост”.

Случалось, как я уже упоминал, мне было обидно, что у меня папа не такой, как все, что не ходит со мной в зоопарк, не водит по выходным дням в кино, в театр... Когда мне было десять лет, мы с мамой жили уже отдельно от папы. Он в очередной раз уехал на какой-то турнир, мой день рождения прошел без него, без подарков... Не дал о себе знать и позже... И вот, в день его приезда я позвонил ему домой и сказал Роберту, что очень обижен, что к отцу больше не приду и тому подобное. “Завел” себя и бросил трубку. Через час позвонил отец: “Гусевич? Извини меня, милый! Папка твой совсем заигрался... Но о тебе все время помнил... Ты же знаешь, как сложно звонить из-за границы... Простишь меня, Гусе-вич, или мне утопиться?” И вдруг мне стало стыдно за то, что я на него обиделся... Я сразу приехал на улицу Горького и извинился. Папа сделал вид, что ничего не произошло, а у меня с тех пор исчез сыновний “эгоизм”. Именно тогда осознал по-взрослому, что у меня ТАКОЙ папа. И никакой другой!

Ком у меня застрял в горле, когда я представил себе, что могу больше никогда не услышать привычное и такое родное “Гусь, Гусевич, Гусеныш”... Я подумал, что если отца не станет, исчезнут и “Гусь”, и “Гусевич”, и “Гусеныш”... И в моей жизни наступит совсем новый, куда более жесткий период. Если бы я был один, то, наверное, разрыдался бы... А потом я подумал: а называл ли меня отец когда-нибудь по имени? Не Гусь, а Гера? И не вспомнил ни одного случая... Однажды он обратился ко мне, назвав Герушей... Хорошо помню, это было в 1980 году в Амстердаме, куда я приехал к отцу на турнир, привезя для передачи моей Наде, которая тогда еще оставалась в Риге, подарки.