Читать «Элегия Михаила Таля» онлайн - страница 45

При всей радости Миша поначалу, по-моему, не воспринимал сына как реальность. Скорее, как забавную игрушку. Вскоре одно за другим возникли два ласкательных прозвища: Булочка и Гусь, Гусевич, Гусеныш... Булочка по мере роста отпала, а Гусь, Гусевич, Гусеныш прошел через всю Мишину жизнь

Пожалуй, по-настоящему Миша понял, что он отец, в тот день, кода Гера впервые пошел... Он долго пытался сохранять равновесие, когда я его поставила на пол, потом его понесло в сторону Миши, он сделал несколько быстрых шажков и плюхнулся прямо в отцовы колени, пролепетав при этом “па-па”... Миша стал кричать, что мы имеем феномен абсолютно гениального мальчика, что природа и вправду отдыхает на родителях, особенно На маме... Гера, действительно, с самого раннего детства производил незаурядное впечатление и часто был способен на фривольные поступки. Ему было меньше трех лет, когда я вынуждена была отдать его в детский сад. Гере там не понравилось. Он сказал, что там “очень много шкафчиков, и ни в одном шкафчике нет книжек”, и что больше он в детский сад не пойдет. Я стала ему говорить, что детский сад - это работа. Папочка работает шахматистом, мамочка работает в театре, Мурочка работает бабушкой, а Герочка должен работать в детском садике... Мои убеждения не произвели никакого впечатления, и когда наутро я разбудила его, он спросил: “Опять в детский сад?” “Да, сынок, - сказала я. - Мы же договорились”. Итут он заявляет нечто вроде: “Ну, что ж, тогда я в знак протеста снова буду делать в штаны!” “Саська! — отреагировал Миша. — У нас растет диссидент”.

Любил Миша своего Гуся? Любил очень. Много Миша уделял внимания своему Гусю? Мало. Он забавлялся с ним, а потом словно забывал и уходил в шахматы... Потом снова возвращался, как из другого измерения, и опять уходил... Гусь это очень переживал...

(Гусь, Гусевич, Гусеныш, Георгий Михайлович Таль, врач, отец трех дочерей)

Два раза в год - в день рождения и в день смерти отца -в ноябре и в июне я с самого утра “заряжаюсь” по-особенному. Я стараюсь отменить на работе все важные дела, я прихожу домой раньше обычного. У меня уже заранее в холодильнике заготовлена бутылка водки. Я запираюсь в кухне, ставлю перед собой отцовский портрет, зажигаю свечу, достаю бутылку, и мы с отцом начинаем выпивать, закусывать и разговаривать, разговаривать, разговаривать... Дети в кухню не заглядывают - жена моя непременно их чем-то занимает. Она, честь ей и хвала, относится к моим ритуальным дням с полным пониманием и сочувствием...

Мы обо многом переговорили за те годы, что его нет. Мне кажется, я узнал его больше, чем за то время, когда мы с ним “контачили” физически. Но я также понял, что совершенно его не знаю, как это ни горько констатировать. Да, я, любящий, почитающий, боготворящий сын, не знаю своего отца. Не втискивается он в привычные рамки того, кого мы называем “отцом”. Не вписывается. И предъявлять ему какие-то претензии по части того, что он мало со мной общался, недостаточно мною интересовался, совершенно нелепо. Он - другой. Он любил меня ПО-СВОЕМУ, горячо и искренне. Я был его сыном, но тоже ПО-СВОЕМУ... Требовать, чтобы он любил меня, как все отцы, чтобы он цацкался со мной, как все отцы, чтобы проверял мои уроки, чтобы читал мне нравоучения — столь же бессмысленно, как требовать от натурального англичанина, который кроме своего родного языка никакого другого языка не знает, общаться с вами исключительно по-русскй, и не просто по-русски, а еще и по-турге-невски...