Читать «Эдемские игры» онлайн

ЭДЕМСКИЕ ИГРЫ

Александр Климов-Южин. Чернава. Стихотворения. М., «Б.С.Г.-Пресс», 2005, 41 стр.

В августе тыквы растут веселей, чем свиньи. Перчик зеленый становится остро-красным. Вот баклажан или, как там его, бишь, синий, Или, а впрочем, не в розыске и не важно. Вид помидора будит во мне вампира, Как лампионы, светятся днем томаты. Вот патиссонов тарелки в плюще сатира. Вот кабачков желтоватые аэростаты.

Эта книга не попала в разряд «хитов сезона». Ускорение жизни приучило людей искать для щекотки нервов все новых и новых сенсорных раздражителей. «Пища духовная» тоже хочет стать другой — она пытается соответствовать новому, «городскому» времени. «В городах России, особенно в мегаполисах, в массовом порядке изменился слух, и языковое, и речевое функционирование в целом», — так написала Марина Кулакова в журнале «Арион» (2005, № 4). Со всех сторон слышны разговоры о полной смене поэтической парадигмы — поэзия обязана стать технологичной, как стильный дизайн или реклама.

Создание нового письма на развалинах оригинала — смысл работы нынешних профессионалов, инженеров «современной поэзии». Они собирают пазл. Беда только, что читательских залов они не собирают. Ни для кого не новость, что этих поэтов теперь слушают преимущественно им подобные, — но вся штука в том, что среди жителей мегаполиса немало людей, сохранивших не только прежний слух, но и некоторые неизменные первоосновы жизни. И давайте признаем, не чураясь пафоса, — метафизическая сердцевина поэзии не перестала быть для них ценностью. Хотя современная культура боится нормативности, как черт ладана, для этих людей пазл всегда останется только игрой, ведь их существование основывается на вещах безусловных. Я не хочу сказать, что эти люди не играют в игры, — играют, только игры у них другие.

В своей статье «Вещи, которые лучше молчания» Владимир Ермаков («Дружба народов», 2006, № 2) начинает логическую цепочку с мысли И. Хейзинги о том, что у литературы «две природы: игровая и метафизическая», и продолжает ее дальше: «…вирус концептуальности поражал метафизическую основу. То, что оставалось, относилось к литературе как болтовня к разговору. В борении традиции и эксперимента, в конфронтации ревнителей идейного подхода что? и внедрителей формального метода как? был отодвинут в сторону и фатально забыт фундаментальный принцип искусства: зачем?»

Большинство людей испытывает то, что Ермаков называет «онтологической тревогой», «метафизической тревогой», а проще — духовным голодом. Если смотреть с их точки зрения, горстка интеллектуалов, взявшая на себя производство культурных смыслов, реально производит только очередные модели описания действительности. Для этих новых моделей характерна фетишизация неопределенности и отсутствие всяческих координат, ведь именно разрыв с традицией чаще всего отождествляется с креативным моментом. Расщепленное сознание жителя мегаполиса приравнивается к сложности человеческого индивида, а разговор о норме считается почти бестактным. Создается своего рода виртуальная реальность, достоверность недостоверного. Но и через сто лет, когда конструкции станут другими, безусловная действительность не изменится. Людей, которые чувствуют неизменность безусловной реальности, для простоты назовем «несовременными». Им в этой новой речевой неопределенности — неуютно. Новый язык для них — чужой, он не описывает их бытия, их «зачем». Так какой же язык они готовы слушать и на каком автор должен говорить с ними, если он не считает поэзию своим сугубо внутренним делом? Мне кажется, разговор о поэтическом языке — хороший повод пролистать внимательнее «Чернаву» Александра Климова-Южина.