Читать «Шпион в доме любви» онлайн - страница 6

— Да.

— А я уж думал, трубку бросили.

В телефоне послышался смех, вялый, словно журчащий по спирали.

— Но вы ведь не практикуете свою профессию по телефону!

— Это правда. И все же вы не позвонили бы мне, будь вы совсем невинны. Вина — единственное бремя, которое человеческие существа не могут нести в одиночку. Как только совершается преступление, сразу же раздается телефонный звонок, или происходит признание перед незнакомыми людьми.

— Преступления не было.

— Есть только одна возможность облегчить душу: сознаться, быть схваченным, допрошенным, наказанным. Это идеал каждого преступника. Однако все не так просто. Только одна половина «я» хочет искупить вину, быть освобожденной от мук совести. Вторая половина хочет продолжать оставаться свободной. Так что лишь одна часть «я» сдается, кричит «ловите меня», тогда как другая создает препятствия, сложности, пытается убежать Это заигрывание с правосудием. Если правосудие сообразительно, оно пойдет по следу с помощью самого же преступника. Если нет, преступник сам позаботится об искуплении.

— Это хуже?

— Полагаю, что да. Я считаю, что сами мы судим свои собственные поступки гораздо строже, чем профессиональные судьи. Мы судим наши мысли, наши поползновения, наши тайные проклятия, нашу затаенную ненависть, а не только действия.

Она повесила трубку.

Детектор лжи позвонил оператору и отдал приказ проследить, с какого номера был сделан звонок. Оказалось, что из бара. Через полчаса он уже сидел там.

Он не позволил своему взгляду бродить по залу. Он хотел, чтобы все внимание перешло к ушам и таким образом узнать голос.

Когда она заказала рюмку, он поднял глаза от газеты.

Одетая в красное и серебряное, она рождала в воображении звуки и образы огнедышащих моторов, когда они рвутся через улицы Нью-Йорка, заставляя сердце замирать в предчувствии катастрофы; одетая во все красное и серебряное, неистовое красное и серебряное, рассекающее плоть. Взглянув на нее, он сразу понял: все будет сожжено!

Из этой красноты и серебра рвется протяжный крик тревоги к поэту, который живет во всех человеческих существах, как ребенок; поэту сбросила она неожиданный трап посреди города и предопределяющее: «Забирайся!».

Стоило ей появиться, как упорядоченность города уступила этому трапу, по которому было предложено взобраться, трапу, стоящему прямо в пространстве, как лестница Барона Мюнхгаузена, которая вела в небо.

Только ее лестница вела в пламя.

Он вновь посмотрел на нее, профессионально насупившись.

Она не могла усидеть на месте. Она говорила много и постоянно, лихорадочно запыхаясь, словно боялась тишины. Она сидела так, как будто не выносила долгого сидения, а когда она поднялась, чтобы купить сигарет, то с такой же страстью вернулась за стойку. Нетерпеливая, беспокойная и проницательная, она торопливо пила; она улыбалась так быстро, что он не был уверен, можно ли это назвать улыбкой; то, что говорилось ей, она слушала только краем уха; и даже когда кто-то в баре выкрикнул ее имя, она сначала не среагировала, как будто оно ей не принадлежало.