Читать «Чур, мой дым!» онлайн - страница 3

Мать стала расталкивать отца. Она дергала его за полушубок, растирала уши, нос и сквозь слезы шептала в отчаянии: «Да проснись же ты, изверг. Проснись!» Но отец не просыпался, он только мычал и скрежетал зубами.

Метель все резче швыряла в разбитое окно клубы снега. Язычок огня в керосиновой лампе трепетал, тускнел и вдруг вытягивался в длинные полосы копоти. Я вздрагивал и плакал.

На следующий день мы узнали, что отец продал козу, напился и, не найдя в своих карманах ключ, разбил окно влез в комнату и заснул в выстуженном доме. С тех пор я уже больше никогда не видел счастливых, улыбающихся глаз матери. Домой отец стал приходить поздно, и всякий раз, когда он шумно вваливался в дверь, я просыпался и слышал в темноте раздраженный шепот:

— Сына хоть не разбуди, мучитель.

Но отец, кряхтя, покашливая, стаскивал с себя одежду, шлепал босыми ногами к моей кровати. Мать загораживала ему дорогу:

— Не смей! Раньше о нем надо было думать. Нет у тебя больше сына!

— Уйди, Полина, уйди, — сердился отец.

Он склонялся надо мной, тяжело выдыхая острый запах водки и табака; слюнявыми колючими губами целовал мою щеку. Я изо всех сил сжимал веки, старался не пошевельнуться, а потом долго еще слышал то раздраженный, то горестный шепот родителей. Я не мог понять, почему все так быстро изменилось в нашей жизни. Почему отец продал козу Маньку, а мать говорит, что у него нет больше сына? Почему так холодно и неуютно стало в комнате и я все чаще слышу из темноты:

— Уедем мы от тебя, развяжем руки. Измучил ты нас, нет больше сил.

А однажды я случайно услышал разговор матери и тети Матрены о моем отце. Я был болен, сидел на подоконнике, закутанный в шаль, хрумкал кочерыжку. Тетя, которая пришла помочь по хозяйству, озабоченно резала капусту. Мать проворачивала в мясорубке красные дольки говядины и время от времени, приподняв крышки кастрюль на плите, точно сказочных джиннов, выпускала на волю клубы ароматного пара.

Мне было интересно сидеть на подоконнике, я покачивал ногами, и казалось, что в наш дом опять пришли хорошие дни, что все у нас как и прежде. Но тут я вдруг услышал голос тети:

— Не приведи бог никому такой судьбы. Пропащий он человек.

— Вот придет, и я в последний раз скажу ему… — решительно начала мать, но тетка оборвала ее:

— Брось, Поля, в который раз слышу. Ничем ты его не остановишь. Он как был пропойцей, так и останется им.

«Нет! Мой отец не пропойца! Вот он скоро придет — и тогда увидите, какой он…» — чуть не крикнул я, сжав пальцами шершавый край подоконника.

— Иди в свой угол и поиграй, — вдруг сердито приказала мать. Она, видно, догадалась, почему я смотрю так насупленно и враждебно на тетю Матрену. Та тоже догадалась. Ей стало стыдно, я заметил это, она даже опустила голову от моего ожесточенного взгляда.

— Иди, иди, — поторопила мать.

— Оставь его. Пусть хоть на солнце посмотрит, всю неделю в комнате томится, — вдруг защитила меня тетя.

Я сейчас же повернулся лицом к стеклу, встал на колени. Увидел железнодорожную насыпь, тяжелые высоченные дома за Невой, заводские трубы. А ближе над неприглядными сараями возвышалась легкая дощатая будка, голубятня какого-то парня. Я смотрел то в небо, то на голубятню, ждал, когда парень выпустит свою белую стаю, и прислушивался к разговору. Я все еще был сердит, обижен и думал только об отце. Я представил, как он входит в нашу кухню, веселый, хорошо одетый. У него на плече, как у Деда Мороза, огромный мешок, а в нем полно конфет, игрушек, всяких подарков. Он дарит матери самое красивое платье. Оно даже лучше, чем то, черное с белыми кружевами на воротнике и на рукавах, которое тетя Матрена надевает по праздникам.