Читать «Хроника великого джута» онлайн - страница 227

Вот ее стихотворение 1933 года, когда поэты-профессионалы из тех, кто к тому времени не попал в лагеря, писали отнюдь не столь простодушно, как девушка-лаборантка:

В природе март – пришла весна хмельная, о А все забыть – не помнить не могу… Уж травка первая, а я припоминаю Замерзшие фигуры на снегу. Убожество и грязь, я их не замечаю, Не замечаю ни заплат, ни вшей, И беспредельно, искренне страдаю За этих обездоленных людей. Их косит голод… Я не голодаю, Обута я… а тот казах босой. Безумную старуху вспоминаю И женщину с протянутой рукой. Из грязных тряпок груди вынимает, Чтоб объяснить: «Ни капли молока». И крохотное тельце прижимает Худая материнская рука. Не содрогаюсь я от отвращенья, Но и смотреть спокойно не могу, Как люди, падая от истощенья, Перебирают колоски в стогу. Под проливным дождем, под ветром, под снегами Стога соломы здесь в степи стоят. Колосья прелые, изъедены мышами, Покрыты плесенью… содержат яд. Беспомощные детские ручонки Находят полусгнивший колосок, И слышится надтреснутый и тонкий, Болезненный ребячий голосок. Так в чем же их вина? За что такие муки? Здесь, на своей земле, в краю родном? Ах, эти худенькие пальчики и руки И девочка больная под стогом. Под кожей ребра и торчат лопатки… Раздутые ребячьи животы… Нет оправдания и нет разгадки Причины этой жуткой нищеты. Вот озимь поднялась. Синеют в дымке дали, И жаворонки в небесах уже… Нельзя, нельзя, чтоб дети голодали. …И этот труп казаха на меже. Кто приказал? Узнать-понять хочу я, Кто смерть и нищету послал сюда? Где спокон веку жил народ, кочуя С верблюдом, осликом, и пас стада. Зачем снимать последнюю рубаху И целый край заставить голодать? Кому понадобилось – богу иль аллаху Все отобрать и ничего не дать? Какой же деспот создал эту пытку? Иль полоумному пришла такая блажь? Последнюю овцу, кошму, кибитку, Мол, заберешь и ничего не дашь. Но все молчат, хоть знают – не умеет Казах-пастух ни сеять, ни пахать. Без юрты он зимой окоченеет, Без стада и овец он будет голодать. И не пеняй на климат, на природу, На то, что Казахстан степной и дикий край. Такой был урожай! – Хватило бы народу На хлеб и на табак, на мясо и на чай! Так нет же! – Увезли отборную пшеницу, Огромные стога остались на полях. У тех стогов такой кошмар творится – Не мог бы выдумать ни бог и ни аллах… Без шерсти и кошмы – казах совсем раздетый, Без дичи и без шкур он будет не обут. Откуда ему знать, что в Подмосковье где-то В колхозах на полях сажают, сеют, жнут. Я не умею с этим примириться, Мне тяжело на это все смотреть. На небе радостно поют, трепещут птицы, А на земле страданья, голод, смерть. Мерещатся мне детские ручонки У прошлогодней и гнилой скирды, И небо ясное и жаворонок звонкий, Смесь зла, добра, нужды и красоты.

В альбоме Т.Г. Невадовской больше всего впечатляет один небольшой любительский снимок.

Голая комковатая земля, вдалеке рядок пирамидальных тополей с обнаженными ветками, деревья окаймляют поле; русоголовая девушка в ситцевом платье стоит, как бы не замечая фотографа, и глядит в сторону, а на переднем плане парень-казах, а может быть, это и не парень, а вполне взрослый человек, – не понять. Он сидит на земле, устало обхватив ноги, и рядом валяется кетмень. Одежда вся потрепанная, ботинки рваные, в обмотках. Лицо худое, измученное, в тусклом взгляде отчаяние и безнадежность. Судорога страдания словно схватила и не отпускает это лицо…