Читать «Фотография из Люцерна» онлайн - страница 144

Я дал ему выкричаться. Когда в конце концов Ганглофф замолк, я поинтересовался, бывало ли, чтобы я обошелся с ним плохо. Он сразу признал, что я всегда вел себя дружелюбно и вежливо.

– И ваши чертовы чаевые! Вы их давали, в отличие от остальных, кто вечно задирал нос, будто чем-то лучше меня!

Я снова посмотрел на него, на этот раз с грустью.

– И, тем не менее, Карл, вы пришли требовать с меня деньги.

Он опустил голову. Ему жаль, что все так сложилось. Однако я богат, а он беден, и ему просто нужно, чтобы я поделился с ним малой частью нажитого состояния.

– То есть вы хотите взять в долг? – спросил я.

Он фыркнул.

– Ну, если вам угодно назвать это так.

Я выдвинул ящик стола, достал чековую книжку, снял колпачок с ручки. Спросил, удовлетворят ли его пятьсот долларов, и заметил, что, разумеется, он их вернет, когда сможет.

Он опять обозлился и стал угрожать мне серьезными последствиями, если я пожадничаю.

– Вы угрожаете мне, Карл? Вы правда считаете, что так чего-либо добьетесь?

– Можете называть это угрозой, – произнес он. – Мне нужен чек на пять тысяч долларов.

Я взглянул на него с жалостью. Раз так, сказал я, он не получит ни цента. И спокойно закрыл чековую книжку.

– Да, и кстати. Почему вы называете меня Флекштейном?

– Потому что вы и есть Флекштейн!

Я покачал головой. Он не унимался:

– Вы Флекштейн, мы давно знакомы!

Я снова покачал головой.

– Вы ошиблись, Карл. Я всегда был Фогелем, даже когда притворялся Флекштейном.

Он изумленно на меня уставился, и я пояснил:

– Я всегда был Самуэлем Фогелем, евреем-психоаналитиком, который практиковал под фальшивым именем Эрнста Флекштейна. Так я скрывался от мелких людишек вроде вас, которые маршировали по улицам, выкрикивали лозунги, высмеивали и проклинали евреев, избивали нас, а часто убивали. Вы ведь не просто здоровались со мной по утрам, Карл. Вы не просто говорили: “Guten Morgen, Herr Doktor.” Нет. Вы щелкали каблуками и вопили «Хайль Гитлер!» прямо мне в лицо. И мне приходилось отвечать – чтобы не вызвать подозрений.

Я улыбнулся ему, сказал, что все в Кливленде знают про мое прошлое, а кое-кто даже считает героем.

– Так что, как видите, у вас на меня ничего нет. А вот у меня на вас кое-что есть – мерзкий жадный наци, пробравшийся в Америку, а сейчас шантажирующий одного из немногих выживших членов немецко-еврейского Сопротивления.

Я заявил, что записываю разговор, и, если он не уймется, передам запись властям. С другой стороны, – это я произнес уже мягче, – я все еще готов ему помочь, одолжив пятьсот долларов, на которые он наплевал пять минут назад.

Если бы он скромно поблагодарил меня за щедрость, убрался из кабинета и больше не попадался на глаза, – то возможно, только возможно, я бы простил его. Кто он, добродушный веселый лифтер, с которым я тысячу раз здоровался и прощался, или грязный шантажист, каким сегодня себя проявил?