Читать «Уроки тьмы» онлайн - страница 142

Образ счастья трансформируется с годами. Что в молодости кажется незначительным, то с годами принимается за великое благо. Счастье в молодые годы предстаёт в сознании огромной непоколебимой глыбой, которая будет стоять вечно и за которую можно всегда спрятаться при невзгодах. А с годами от этой глыбы время начинает отсекать, как скульптор, всё лишнее. И только дожив до преклонных лет, когда время обтешет глыбу, пред тобой предстанет облик счастья из хрупкого небесного камушка, неуловимого и прекрасного, зовущего и манящего, прозрачного и звенящего, который невозможно взять в руки и удержать. Это и есть счастье.

Ничто в жизни не даётся без потерь – ни прозрение, ни любовь, ни сострадание, ни борьба. Всё внутри изнашивается, как притёртый залатанный механизм старенького автомобиля, которому уже не под силу каменистые дороги. Ему бы ровную спокойную дорогу для оставшихся километров, ласковые умные руки да немного хорошего бензина для сердечного мотора.

С годами ты делаешься живым прахом своего давно улетевшего в вечность времени. След твой – твоя душа, которая, быть может, останется жить на какое-то время в других, пока они живы. А потом… полное забвение. Вечно живут только гении и боги.

Бытиё моё органично переплетено с проблемами века. Всё терпимо, невыносимо и благостно одновременно.

Мы дожили до возраста наших матерей, боль которых воспринимали отстранённо умом, а не сердцем. Только сейчас понимаешь их мудрость и великодушие, их жертвенную любовь, которую они нам отдавали просто так из последних сил, находя в этом своё утешение. Теперь мы на их вечном неблагодарном материнском посту.

Тело со временем слабеет, но душа становится необъятной, вещей и всевидящей. Она видит то, что творится рядом и ещё более зримо, что далеко в необозримом времени. Душа парит над землей под небесным куполом белых облаков, переполненная благодарной прощальной любовью к земле и вселенской печалью.

Нерадостные события предчувствуешь нутром. Ну, а когда они, родимые, уже вошли в дом, начинаешь судорожно от них отбиваться, метаться, делать много лишних движений, лишь бы что-то делать, делать, делать… Потом какая-то тёмная сила, насосавшись отчаяньем, отпускает на покой на пару дней, чтобы дать полетать в заоблачном пространстве и выстроить в больном мозгу карточный домик счастья, который она безжалостно сдунет на третий день. Моё упорство её забавляет. Она хочет меня переделать, чтобы вместо тёплой плоти и трепетной души она ощутила в своих когтях лёд эгоизма и равнодушия, а ещё лучше – стала бы такой, как она – толстокожей, хитроумной, жестокосердной и рациональной. Такой, как некоторые, которые доживают до ста лет, оставляя потом на земле лишь увесистые, устрашающие мраморные или гранитные кладбищенские плиты, уподобляя себя фараонам, замурованным в пирамидах. Вот дерево живёт на земле не для себя – для всех: птиц, зверей, людей. Поэтому и после смерти оно сохраняет тепло – будь пнём, сухим стволом, срубом для дома или поленом.