Читать «Удавшийся рассказ о любви» онлайн - страница 29

Ей стало проще, когда стало понятнее. Жизнь его достала. «Жалкий?..» — вопросительно подумала она, ожидая и прикрывая руками похолодевшие груди.

* * *

За стеной Тартасов тоже пытался выразить Гале свое сложное чувство:

—...По-особенному чувствуешь женщину, если в долг. Вот, скажем, я... Я уже по-новому ощущаю твою грудь... твою талию, попку... Совсем иное ощущение. Давай же. Давай еще раз... У-ух!.. У-ух... Метко?

— Ого-о.

— У-ух.

— Ого.

— У-ух.

— Ого

— У-ух... Стараюсь понять: почему... у-ух... так приятно это делать в долг? Особенно по второму разу... У-ух... Почему? Что-то вроде бытия в кредит, а?.. У-ух... Что ты об этом думаешь?

— Думаю, ты просто жмот, дядя, — сказала Галя.

* * *

Но отличие было: в этот раз Лариса Игоревна не чувствовала с Вьюжиным своей униженности. (А нет униженности — нет жертвы?) Напротив, не она, а мужчина был словно бы заранее виновен. Нежничал... И так мягки, бережны его пальцы, подушечки пальцев, трогающие ее бедра и живот. Ей даже определенно подумалось, что да, да, виновен и унижен, — виновен и унижен своей обнажившейся слабинкой (скрываемым от глаз начальническим страданием). И сам знает, что унижен, — иначе чего бы он так бился, трепетал, как мотылек у лампы, хлопоча меж ее колен.

Доносились его бормотания, лепет — отдельные восклицания:

— Это чудо. Чудо! Я опять... Я... ощущаю жизнь снова. Прекрасно... Я...

Его слова рвались, пресекались одно другим, а лицо все склонялось к ее лону, погружалось с не вполне понятными ей там прикосновениями. Означавшими начало некоей замедленной ласки.

Если опустить глаза, Лариса Игоревна сразу же натыкалась взглядом на его огромную лысую голову. По виду могло казаться, что там ее раздувшийся живот. Ее собственный огромный живот той поры, когда Лариса Игоревна была беременна дочкой... Живот был тогда точь-в-точь. Бел! блестящ!.. И точно так же слегка подвижен, ощутим. И нет-нет чувственно подрагивал, как подрагивала эта виноватая лысая башка.

— Но-но! — прикрикнула она, когда там возникло легкое (и явно случайное) болевое прикосновение. Отчего сам же мужчина забеспокоился еще виноватее:

— Извини... Извини... Лара.

Чтобы произнести эти слышные слова, он должен был хоть на миг оторваться. И еще сколько-то медлил... Мол, глянь, глянь, как я покорен и послушен. Она глянула. И взгляд тотчас вновь наткнулся на купол лысины. На робко поднятые счастливые глаза мужчины. Мелькнуло розоватое подрагивающее острие языка. Рот открыт... Мужчина усиленно дышал...

Она в силах ему позволить — и не позволить! Надо же как! Ее восхитило это... Всю жизнь она, скромная цензорша, была, как оказалось, великим цензором, вольная в своем решении дать или не дать. Дать или не дать жизнь...

Лоно праматери?.. Миллионы людей (в будущем) напрямую зависели от ее скромной прожитой жизни. Через ее дочь, ее крохотную внучку и дальше, дальше! С ума сойти!.. Грандиозная материнская мысль, скорее всего, не была собственной мыслью Ларисы Игоревны. Этой мыслью жил (и невольно ее телепатировал) упивающийся ею Вьюжин. Счастливый. Едва не задыхавшийся в эту минуту... Торопившийся... Обрамлявшие его лысину заушные волосы виделись сверху как подрагивающие шмелиные крылышки. (Как пьющий нектар шмель.) Оторвался... Но только на миг... Устремил глаза к глазам Ларисы Игоревны, а может быть, еще выше, к торжественному белому потолку, — а может быть, к заоконному небу — вскрикивая в восторге: