Читать «Треугольная шляпа, Пепита Хименес, Донья Перфекта, Кровь и песок» онлайн - страница 25

Глава VII

Основы счастья

Поистине мельник и мельничиха без памяти любили друг друга, и даже можно было подумать, что она любила его больше, чем он ее, хотя он был настолько же некрасив, насколько она прекрасна. Говорю я это к тому, что сенья Фраскита часто ревновала дядюшку Лукаса и требовала у него отчета, когда он, поехав за зерном, задерживался в городе или в соседних селах. А дядюшка Лукас не без удовольствия смотрел на то, каким успехом пользовалась сенья Фраскита у сеньоров, посещавших мельницу: он гордился и радовался, что всем она нравится так же, как и ему. Хотя он отлично понимал, что иные в глубине души завидуют ему, питают к Фраските вполне земные чувства и даже охотно отдали бы все, что угодно, лишь бы она была менее верной супругой, — все же он без всякой опаски оставлял ее одну по целым дням и никогда не спрашивал, что она делала и кто был в его отсутствие…

Конечно, это не означает, что любовь дядюшки Лукаса была не так сильна, как любовь сеньи Фраскиты. Просто он больше верил в ее добродетель, чем она в его верность; он был проницательнее и знал, как сильно он любим женой и с каким достоинством она себя держит. А главное, это означает, что дядюшка Лукас был, подобно шекспировским героям, настоящим мужчиной, человеком немногих, но цельных чувств, чуждым сомнений, человеком, который или верит, или умирает, любит или убивает и не знает постепенных переходов от высшего счастья к полной его утрате.

Словом, это был мурсийский Отелло в альпаргатах и суконной шапочке, — таким он предстает в первом акте пьесы, конец которой может быть и трагическим…

Но к чему, скажет читатель, эти мрачные нотки в такой веселой песенке? К чему эти зловещие зарницы в таком ясном небе? К чему эти мелодраматические штрихи в жанровой картинке?

Сейчас вы об этом узнаете.

Глава VIII

Человек в треугольной шляпе

Стоял октябрь. Было два часа пополудни.

Соборный колокол призывал к вечерне. Это означало, что все значительные лица в городе уже отобедали.

Духовные особы направлялись к алтарям, а люди светские, в особенности те, кто по долгу службы (как, например, представители власти) трудился все утро, шли к своим альковам — вздремнуть после обеда.

Вот почему было весьма странно, что в такой неурочный час, не подходящий для прогулки по причине сильнейшей жары, высокородный сеньор коррехидор собственной персоной, в сопровождении одного лишь альгвасила, вышел из города. А что это был именно он — сомнению не подлежало, ибо спутать его с кем-нибудь ни днем, ни ночью было положительно невозможно как из-за необъятных размеров его треугольной шляпы и великолепия его ярко-красного плаща, так и из-за характернейших особенностей его не совсем обычного внешнего облика…

К слову сказать, еще не мало здравствует людей, которые с полным знанием дела могли бы порассказать о ярко-красном плаще и треугольной шляпе. Я сам, как и все родившиеся в этом городе в последние годы царствования дона Фердинанда VII, прекрасно помню эти одряхлевшие знаки власти, — они висели на гвозде, служившем единственным украшением голой стены в полуразрушенной башне дома его превосходительства (каковая предназначалась в мое время для детских забав внуков коррехидора); красный плащ и висевшая поверх него черная шляпа казались призраком абсолютизма, погребальным покровом коррехидора, запоздалой карикатурой на его власть, вроде тех, что углем и суриком чертились на стенах пылкими юнцами-конституционалистами 1837 года, какими мы тогда были, собираясь в этой башне. Они казались, наконец, просто-напросто огородным пугалом, между тем как в свое время были пугалом для людей. А ныне они вселяют в меня страх, ибо я способствовал их осмеянию, когда в дни карнавала этот плащ и эту шляпу таскали по нашему историческому городу на длинном шесте или когда они служили нарядом для скомороха, потешавшего публику своими шутками… Бедный принцип власти! Вот во что мы тебя превратили, а теперь сами к тебе взываем!