Читать «Там, за облаками...» онлайн - страница 24

Потом он ехал, держа, как положено, рядность и интервалы, и паузы у светофоров, и, чем ближе было к аэропорту, тем легче делалось у него на душе, отодвигались потихоньку на второй план другие заботы, оставалась главная одна. Привычно торопился он ей навстречу, и, когда машина выбралась на загородное шоссе, Гордеев невольно ускорил ее бег.

…Было одно место здесь, в загородной удаленности и тишине, мимо которого он проезжать не любил. Но и миновать его было никак невозможно.

Здесь слева, к самому дорожному полотну, не перешагивая только неглубокий кювет, поросший одуванчиками и пыльной ромашкой, темной, молчаливой и угрюмой в своей молчаливости стеной подступал лес. Было что-то зловещее, по крайней мере для самого Гордеева, в непроницаемой его высоте, в резкой очерченности крон, всегда казавшихся черными на фоне любого неба.

За правым кюветом лежало открытое поле. Оно было заброшено, ничего не росло на нем, кроме дикой травы и случайных кривых кустарников. Только по дальнему краю, где-то, может, у самой ветки железной дороги, виднелись крыши дачного пригородного поселка под пыльными тополями. Над полем всегда гулял ветер, и, если заглушить мотор и прислушаться, можно было уловить в его тягучем посвисте угрюмые нотки. Но так Гордееву, может, только казалось.

На этом месте ему неумолимо припоминался одни из давних теперь даже и для него самого полетов за линию фронта. Это было уже на Украине, авиатранспортная дивизия опускалась следом за армиями к Херсону, в боях за этот город полк, в котором летал Гордеев, получил почетное наименование «Херсонского». Время было горячее. Вылетов не считали, просто делали их, сколько могли. Площадки подчас менялись по два раза на дню. И когда теперь он пытался припомнить, как выглядели те их полевые аэродромы, ему отчего-то вспоминались только штабеля зеленых ящиков с боезапасом на дне степных балок и выгоревшая на холмах и по равнинам трава.

В тот день они пошли группой из трех самолетов, как всегда прижимаясь у переднего края к земле. Только один путь был у них для перехода линии фронта: глубокая лощина, слева над которой длинно и полого тянулись холмы, а справа лежала ровная степь. Солнце в то утро вставало за спиной у холмов, и оттого они угрожающе чернели и, казалось, высоко уходили в небо. Путь трех самолетов лежал где-то у их подножия. Безлюдными, мертвыми казались они, безлюдной казалась и степь в тот уже не ночной, а утренний час, но в боковом солнечном свете можно было успеть разглядеть, что испятнана она, как оспой, окопами и букетами пулеметных гнезд.

Три самолета, пройдя первую линию траншей почти на высоте их брустверов, ворвались в эту лощину — и огнем заклубилась навстречу им и справа степь, громом взорвались гребни ослепительно черных холмов; по ним били снизу — это было привычно, а теперь били еще и сверху, в ничем не защищенные спины, и плотен был огонь, отсекавший их от неба, и некуда было деться внизу. Оставалось только идти дальше вперед, надеясь на выносливость моторов и машин да на то, что существовал все-таки в их прорыве элемент внезапности, а потому велся хоть и плотный, но еще пока беспорядочный, неприцельный огонь, и, значит, была все-таки и надежда.