Читать «Стихотворения. 1915-1940 Проза. Письма Собрание сочинений» онлайн - страница 17

110. «Я не испил вина краснее губ твоих…»

Я не испил вина краснее губ твоих, Вина из виноградников лобзаний. Чей это крик в ночи? Чей это стон затих? О ты, рожденная для сладких истязаний. Кладбищу тихому мерцанье уст твоих, И опаль мертвая огням моих желаний. Над смертию царит вином вспоенный миг, Вином из виноградников лобзаний.

111. «И снова бродит даль. И снова…»

И снова бродит даль. И снова Пустым фургоном у ворот, Под знаком дня очередного, Приемлет день свой груз забот. Но девушка поет иная, Не та, что отцвела вчера. Кручинных птиц иная стая С могильного летит бугра. И облака встают не те же, Что день вчерашний стерегли, То гуще и смелей и реже Вплетая тень в лицо земли. Не тот же луч призывно золот, Не тот же в сердце перебой — Там, где над бездной день расколот Поющей девушкой земной.

112. «Весеннее небо, весенний погост…»

Весеннее небо, весенний погост. Напев похоронный так прост, Как будто Успенье приходит весной, Как будто цветенье — покой. Ведут и уводят аллеи крестов, И мнится — без песен, без слов — Весна сочеталась со смертью моей Под сенью зеленых ветвей. И солнце склонилось. И день изнемог. И тихо — за синий порог — Покорно ступая, несут, пронесли Последнее утро земли.

113. «Я облечен посланьем быть великим…»

Я облечен посланьем быть великим… Где б ни был я: на площади, в дому — Я восхожу вещать пред тайны ликом, Что тайны явь дана мне одному. Вкруг камня тень, как катафалк шатучий, Ползет по светлым тающим следам, Я призван — через бездны, через кручи — Вести за солнцем к огненным путям. Но и в моей душе ветра, туманы, Зола и дым — испепеленный кров. Я призван возмещать души изъяны Косноязычьем непомерных слов.

114. «Я вижу мир… Постиг я кабалу…»

Я вижу мир… Постиг я кабалу И камбалу, зонты и горизонты, Всё спутано, всё смежно… За хулу Меня накажут трезвые архонты. Но есть мечты, есть мысли легче тени: Следишь ветров и дней круговорот, Жука паденье, смелой птицы лет, Копченой рыбицей сознанье пенишь. И вот опять на блюде голубом Лежу я — камбалою пропеченной, Сияя смертным и съедобным сном, И вожделением, и тайной отраженный. Часы звенят о вечности, о чуде, О буднях… буднях… буднях… И на блюде, Где в смежности и спутанности снов Мелькают тени тающих паров, — Дымится плоть, съедобная, немая — Моя душа, душа моя живая.