Читать «Солист Большого театра» онлайн - страница 25

«Трудно описать наши выступления в Москве и Куйбышеве, когда с Петром Ивановичем Селивановым мы под аккомпанемент баяна пели в госпиталях песни советских композиторов: „Землянку“ Листова, „Любимый город“ Соловьева-Седова, пели, переходя из одной палаты в другую. Это были концерты без аплодисментов, потому что для аплодисментов нужны руки, а перед нами лежали безрукие, а то и безногие бойцы»…

Увы, ни эти две песни, а теперь я уверен, что и немало других отцом в дуэтах и соло исполняемых, записаны не были.

Заключая эту главку, вернусь к Блантеру, с кем у отца с довоенных времён сложились не так чтобы дружеские, но вполне приятельские отношения (в 1970-е соседи по дачному посёлку часто захаживали в гости друг к другу), чьи предвоенные патриотические (в дуэте) и военные лирические (соло) спел первым, это документировано. В 1943-м с джаз-оркестром Александра Цфасмана – «Огонёк» («На позиции девушка провожала бойца»), потом её многие исполняли, а спустя год записал на грампластинку вальс «В лесу прифронтовом» («С берёз неслышен, невесом, слетает жёлтый лист»).

В изданных много позже воспоминаниях обласканный властью (сталинский лауреат, народный артист СССР, два ордена Ленина, Герой соцтруда) Матвей Исаакович почитал соавторами не только авторов слов, но и исполнителей своих произведений: «Певцы являются третьими авторами песен. Большая благодарность за то, что они трудились и доносили песни до слушателя»… А дальше: «симпатии здесь трудно выделить, и всё же в первую очередь это замечательные солисты Большого театра, которые обращались к моим песням: Рейзен, Пирогов, Козловский, Лемешев».

Эти четверо бесспорно были замечательными певцами, при этом «случайно» народными артистами, ну а заслуженными, «обращавшимися» к его песням куда как чаще, можно было по неискоренимой советской традиции пренебречь. Но это – моя личная обида (отец воспоминаний композитора не увидел) и потому с поклоном незабвенной Фаине Раневской: «пусть это будет маленькая сплетня, которая должна исчезнуть между нами».

«Войной испепелённые года»…

Начало войны я помню смутно, только ночные тревоги. Мама будит, помогая одеться, мы спускаемся в метро, сидим на платформе, многие лежат, фашистские самолёты, сбросив зажигалки, улетают, мы поднимаемся на улицу, и я вижу, как лучи прожекторов прорезают черноту неба.

Затем – Тамбов: мы с мамой и няня как член семьи с июля живём в хате пустившей нас к себе старушки (так мне тогда казалось), каждую субботу ходим к пекарне, выстаиваем очередь и получаем по кирпичу сырого чёрного хлеба. Вскоре к нам с последним эшелоном из Киева приехали бабушка с тётей Соней и моей двоюродной сестрой. Вынув из ридикюля (впервые услыхав это слово, запомнил из-за поразившей меня просьбы) три рубля, бабушка просит: «Внучек, купи мне, пожалуйста, свежую французскую булочку»…

Два самых памятных утра.