Читать «Собрание сочинений в 25 томах. Том 9» онлайн - страница 121

Погасили лампу, и, вижу я, в темноте две Савелкины руки сияют тем же дымом голубым, как и явленная икона. Страшно и обидно было видеть это.

Савелка чего-то говорит, а я в угол печи забился и уши себе пальцами заткнул. Тогда влезли они оба ко мне — водку тоже взяли — и долго, наперебой, рассказывали мне об истинных чудесах и обманном надругательстве над верою людей. Так я и заснул под их речи.

А через два-три дня приехало множество попов и чиновников, икону арестовали, земского с должности сменили, попа даже настращали судом. Тогда и я поверил в обман, хоть и трудно было мне согласиться, что всё это только для того сделано, чтобы у баб холсты, у мужиков пятаки вытянуть.

Еще когда минуло мне шесть лет, начал Ларион меня грамоте учить по-церковному, а через две зимы у нас школу открыли,— он меня в школу свел. Сначала я несколько откачнулся от Лариона. Учиться понравилось мне, взялся я за книжки горячо, так что он, бывало, спросит урок у меня и, прослушав, скажет:

— Славно, Мотька!

А однажды сказал:

— Хорошая кровь в тебе горит, видно, не глуп был твой отец!

Я спрашиваю:

— А где он?

— Кто ж это знает!

— А он — мужик?

— Наверное одно можно сказать — мужчина. А насчет сословия — неизвестно. Едва ли мужик, однако! По лицу твоему да по коже — кроме характера — из господ, видать!

Запали эти случайные слова его в память мне и не принесли добра. Назовут меня в школе подкидышем, а я — на дыбы и кричу товарищам:

— Вы — мужичьи дети, а мой отец — барин!..

Очень я утвердился на этом — надо обороняться чем-нибудь против насмешек, а иной обороны не было на уме. Невзлюбили меня и уж начали зазорно звать, а я — драться стал. Парнишка крепкий был, дрался ловко. Пошли на меня жалобы, говорят дьячку люди, отцы и матери:

— Уйми своего приблудного!

А иные и без жалоб, сами за уши драли, сколько хотелось.

Тогда Ларион сказал мне:

— Может ты, Матвей, даже генеральский сын, только это — не велика важность! Все родятся одинаково, стало быть, и честь одна для всякого.

Но уж опоздал он — мне в ту пору было лет двенадцать, и обиды я чувствовал крепко. Потянуло меня в сторону от людей, снова стал я ближе к дьячку, целую зиму мы с ним по лесу лазили, птиц ловили, а учиться я хуже пошел.

Кончил я школу на тринадцатом году; задумался Ларион — что ему дальше делать со мной? Бывало, плывем мы с ним в лодке, я — на веслах, а он — на руле, и водит он меня в мыслях своих по всем тропам судьбы человеческой, рассказывает разные планы жизни.

И попом он меня видит, и солдатом, и приказчиком, а везде нехорошо для меня.

— Как же, Мотька? — спрашивает.

Потом поглядит на меня и скажет, смеясь:

— Ничего, не робей! Коли не сорвешься, так вылезешь! Только солдатства избегай, там человеку — крышка!

В августе, вскоре после Успеньева дня, поехали мы с ним на Любушин омут сомят ловить, а был Ларион малость выпивши, да и с собой тоже вино имел. Глотает из бутылки понемножку, крякает и поет на всю реку.

Лодка у него плохая была, маленькая и валкая, повернулся он в ней резко, зачерпнула она бортом,— и очутились мы оба в воде. Не первый раз случилось это, и не испугался я. Вынырнул — вижу, Ларион рядом со мной плавает, трясет головой и говорит: