Читать «Смирновы. Водочный бизнес русских купцов ов» онлайн - страница 26

Это был второй брак моего батюшки. Первый был недолог – умерли и жена, и двухмесячный сын.

Но теперь, по разумению Арсения Алексеевича, Петр твердо стоит на ногах. Не задумываясь над тем, что Яков старше, Арсений Алексеевич передает Петру управление ренсковым погребом; Яков да и сам Арсений Алексеевич остаются там приказчиками.

В ренсковом погребе Петру Арсеньевичу тесно – он арендует еще один, у Василия Григорьевича Морковкина. Торговли винами Петру Арсеньевичу мало – он объявляет капитал в 5000 рублей как купец второй гильдии: это звание дает ему право не только торговать, но и заниматься производством винно-водочной продукции.

– Вот и решайте, Евгения Ильинична, – говорю я вдове брата, – откуда считать начало смирновского дела – либо с 1860-го, если по факту; либо с 1818-го, если по истории нашей семьи…

…В жизни мой батюшка был образцом ответственности и порядочности. Не знаю ни одного случая, чтобы он нарушил данное им слово. Не помню, чтобы он обманул кого-то из семьи – супругу ли, детей ли. Никогда я не видел его пьяным или в гневе. Не ругался он и бранными словами. Я помню его неизменно строгим, затянутым в черный фрак или сюртук. Часто он уезжал за границу – то в Париж, то в Мадрид, то в Филадельфию, откуда неизменно привозил нам всем богатые подарки.

Наши семейные обеды проходили чинно, по-купечески. Никто из домашних не имел права притронуться к еде без его разрешения.

Он всегда читал перед обедом молитву: «Очи всех на Тя, Господи, уповают, и Ты даеше им пищу во благовремении: отверзаеши Ты щедрую руку Твою и исполняеши всякое животно благоволенья»…

И только после его слова «Аминь!» мы все осеняли себя крестом и принимались за еду.

Как-то раз после обеда, еще будучи маленьким, я сидел у него на коленях и играл цепочкой от его часов. Петр Арсеньевич смотрел на меня влюбленными глазами.

И тогда, собравшись с духом, я спросил:

– Батюшка, а чего ты такой хороший?

– Как понять?

– Ну, все говорят: «Вот, Петр Арсеньевич, он такой хороший!»

– А кто говорит-то?

– Да все! И матушка, и рабочие, и дед Ломакин…

– Сам не знаю. Каждый, наверное, по своей причине хвалит. Ломакин – за одно, рабочие – за другое. Матушка меня любит, наверное. А за что хвалят, говоришь?

– Ну, там, по-разному. Что не ругаешься ни с кем, не кричишь, как другие взрослые. Нас с мамой любишь.

– А чего ж мне вас не любить? Меня все любят, и я всех люблю.

– Даже страшного деда любишь?

– Какого страшного деда?

– Ну, твоего, деда Арсения?

– А, батюшку моего-то? Люблю, конечно!

– А чего ж его любить, раз он такой страшный?

– Да в чем страшный хоть?

Объяснить это батюшке я тогда не сумел.

Мой дед Арсений Алексеевич умер в нашем доме на Пятницкой. Я, тогда двухлетний, его помнил смутно – высокий старик с окладистой пушисто-белой бородой как-то меня пугал своим сердитым видом.

Однажды утром меня разбудила моя гувернантка и повела в его комнату, куда я всегда боялся даже заглянуть, чтобы не столкнуться с тяжелым взглядом деда.