Читать «Слава моего отца. Замок моей матери (сборник, )» онлайн - страница 99

– И что нам делать? Может быть, вернуться в Бомсурн?

– Ни к чему. Я знаю одно местечко, там, где кончается Тауме, – мы не промокнем и все увидим. Пошли со мной.

Он отправился в путь. Я за ним.

В то же самое мгновение от нового раската грома, прозвучавшего уже ближе к нам, как-то глухо ухнув, пошатнулся окружающий пейзаж. Лили обернулся ко мне.

– Не бойся. У нас еще есть время, – бросил он, тем не менее прибавив ходу.

Мы взобрались вверх по двум отвесным лазам; небо становилось сумеречным. Когда мы добрались до подножия скалы, я увидел, как на нас надвигается огромная фиолетовая завеса… и вдруг ее пронзила бесшумно сверкнувшая ярко-красная молния.

Вскарабкавшись вверх по третьему, почти вертикальному лазу, мы оказались на предпоследней перед плоскогорьем террасе. Шагах в пятидесяти перед собой мы увидели треугольную расселину меньше метра шириной у основания.

В нее-то мы и забрались. Эта своеобразная пещера, у входа чуть расширяющаяся, сужалась по мере того, как мы продвигались по ней, углубляясь и в скалу, и во мрак.

Набрав несколько плоских камней, Лили устроил своего рода скамью, с которой вся близлежащая округа была видна как на ладони.

– Можно начинать! – сложив руки рупором, бросил он грозовым тучам.

Однако ничего не последовало.

У наших ног, тремя террасами ниже, распростерлась словно ныряющая в глубину ложбина Жардинье, чей сосновый лес доходил до двух отвесных каменистых обрывов над ущельем Пастан, те, в свою очередь, ныряли меж двух плоскогорий со скудной растительностью.

Справа, почти на уровне наших глаз, виднелись отлогие подступы к Тауме, где мы поставили силки.

Слева от ложбины Жардинье располагалась кремнистая крутизна обрыва, по верху которого шла черная кайма из сосен и каменных дубов – водораздел между скалами и небом.

Этот пейзаж, который я всегда видел не иначе как трепещущим, танцующим в знойном воздухе жарких летних дней, замер, напоминая огромные рождественские ясли из картона.

Над нашими головами проплывали зловещие фиолетовые тучи, и голубоватый свет дня с каждой минутой все больше тускнел, словно пламя гаснущей керосиновой лампы.

Мне не было страшно, но мною овладело странное ощущение беспокойства, какая-то идущая из глубины животная тревога.

Обычные ароматы холмов – и прежде всего аромат лаванды – прибило к земле, они стали густыми, чуть ли не осязаемыми.

Мимо нас очертя голову, словно за ними гнались охотничьи собаки, промчалось несколько кроликов, потом из ложбины бесшумно вылетели куропатки с широко раскрытыми крыльями и расположились шагах в тридцати слева от нас, под выступом серого обрыва.

И только тогда, в торжественной тишине холмов, завели свою песнь неподвижно стоящие сосны.

Это был отдаленный шепот, еле уловимый гул, слишком слабый, чтобы отозваться эхом, но какой-то подрагивающий, непрестанный, волшебный.

Мы не шевелились, не говорили. Откуда-то со стороны Бомсурн донесся крик перепелятника, сначала пронзительный, отрывистый, а потом долгий, словно зовущий на помощь; на серую скалу перед моими глазами упали первые капли дождя.