Читать «Серебряный век. Портретная галерея культурных героев рубежа XIX–XX веков. Том 2. К-Р» онлайн - страница 357

Он давно перестал быть забиякой. По природе своей был для этого слишком камерным и даже чуть застенчивым человеком и жил и работал как-то сам по себе. Он всегда отворачивался от всяких дискуссий о преимуществе того или иного „изма“, считая их пустой и бесплодной болтовней. То, что ему было по-настоящему дорого, он хранил про себя или говорил об этом красками на своих холстах.

В продолжение долгих десятилетий я знавал Пуни и неотлучную его Ксану довольно близко. Хоть мне это всегда дается с трудом, с обоими с незапамятных времен был на „ты“ и в иные периоды моей жизни частенько встречался с ними.

Я теперь плохо помню, при каких обстоятельствах мы познакомились, почти молниеносно сошлись и как я стал завсегдатаем его – в те дни столь популярного – берлинского ателье, в которое надо было взбираться через лабиринт темных проходов, лестничек и коридоров, чтобы наконец попасть в огромный поднебесный чердак, сплошь заставленный подрамниками и незаконченными холстами. Да еще коллекцией сломанных скрипок и контрабасов, бывших тогда излюбленным сюжетом пуниевских натюрмортов.

Вспоминаю также, как Пуни заставлял меня позировать ему для какого-то пребольшого полотна, „Синтетического музыканта“, который был ему заказан пресловутым магдебургским Баухаузом. В этом холсте беспредметное искусство и кубизм Пуни как-то сочетал с искусством фигуративным, и тогда это было еще ново и свежо. Замечу вскользь, что я до сих пор не совсем понимаю мою роль модели. Мне недавно попалась репродукция этой картины, произведшей сенсацию, и я мог убедиться, что мое позирование было в какой-то мере „абстрактным“. Усатый музыкант в котелке красовался на небесно-голубом фоне, а котелка у меня и в помине не было, и усов я никогда не носил. Между тем во время сеансов Пуни свирепел, если я невзначай заговаривал с ним, ругался, если я сидел недостаточно спокойно.

…Его кажущаяся кротость не мешала тому, что он всегда с каменным упорством шел напрямик по той дороге, которую избрал, и тщетно было бы уговаривать его на какие-либо компромиссы. Его житейскую биографию делало его искусство, во имя которого он готов был жертвовать и личными отношениями, и домашней благоустроенностью, и, может быть, даже улыбкой любимой женщины. Теперь не побоюсь поставить здесь множественное число: Пуни был человеком увлекающимся, а его унаследованная от предков италианизированная внешность (его дед по отцу, в свое время известный балетный композитор, случайно приехав в Россию для каких-то постановок, окончательно осел в ней), большие черные глаза и челка на лбу привлекали женщин» (А. Бахрах. Пуни).

«Иван Пуни, по существу, человек застенчивый. Волосы у него черные, говорит тихо, по отцу итальянец. Видал в кинематографе на экране таких застенчивых людей.