Читать «Семь месяцев саксофона» онлайн - страница 27

– Одна стена устроит?

– Вполне, – кланяюсь я.

– Ну, тогда…

– Благодарю! – кланяюсь снова.

Стена! Мои глаза радостно скользят по стене; заранее вижу свои новые картины и даже слышу аплодисменты… Мирьям и Давид сияют, и я угощаю их замечательным обедом…

Боже, мне дают стену! Убийце моей мамы дали четыре стены… Одна стена – временно… Четыре стены – пожизненно… Дают!.. Единственное условие – выживи!..

Мне дали стену! Могу развесить на ней портреты, а могу, разбежавшись, об стену головой… И стены не станет… Просто как!.. Не станет меня – не станет стены!.. Цена всему одна, разве что платят по-разному… Как и живут… А цена – одна!.. Зачем ты ушла, мама? Не стало тебя – не стало и Шопена… Зачем Колдуна в камеру бросили? Почему так?.. Почему? Сижу, шевелю мозгами. «Думай, – молчал тогда Мим, – будешь думать, станешь художником!» Думаю… А что, если от раздумий не художником стану, а психом? Что, если все художники – психи, а все психи – художники?

Встряхиваю головой. «Плевать!» – говорю себе.

***

«Если я не себе, то кто мне?»

Месяц шестой

– Тогда, когда в Вильнюс вошли нацисты, выжили не кошки, не собаки, а люди, – сказала вчера г-жа Шварц. – Сумели люди…

Я стоял у вечернего окна и разглядывал густую темень. «Тогда, в Вильнюсе…» – далёкое время, далёкая страна, далёкие люди – словно укор.

Белые молнии, подобно серебряным трезубцам, потрошили хрупкое тело неба.

Я, разумеется, понимал: прочитав в пятничном номере газеты ругательный отзыв о моей выставке, г-жа Шварц решила подняться ко мне, чтобы утешить, сказать, что какая-то статейка по сравнению с тем, что бывало «тогда в Вильнюсе», – просто чепуха чепуховая.

Подышав на окно, я наблюдал, как по мерцающей поверхности стекла медленно растекались мутные пятна. Тревожила мысль: «Неужели у меня вид Дырки Сучьей?» Обернулся. Взгляд г-жи Шварц то замирал, то вновь оживал.

– Я не собака… – сказал я. – И я не дам себя…

– Конечно! – проговорила г-жа Шварц. – Заметка – она в газете, а ты у себя в комнате, и ты – сам по себе…

Я подумал о Зине.

– Г-жа Шварц, – сказал я, – хотите, скажу, отчего, когда дохнут даже собаки, люди всё же выживают? Всё дело в зацепке – иногда стоишь у раскрытого окна и тебе от самого себя тошно, и голова кружится, и чувствуешь, что вот-вот выпадешь наружу, но, если сумеешь за подоконник ухватиться – на мостовой не окажешься…

– За подоконник?

– За что угодно: за полевые цветы, за хорошую книгу, за женщину, за кресло депутата парламента, хоть за саму смерть…

– Боже упаси! – взметнулась г-жа Шварц.

За окном сверкнула молния и, вслед за ней, взорвался осенний мир.

На треугольном столике вздрогнули листы с лицами моих приятелей…

– Мне секрет известен… – сказал я.

***

А сейчас – разбухшая от ночного бдения голова, бледные стекла окон и всё ещё мокрая мостовая улицы Галиль. Ослабевшая к утру мгла сдаётся, растворяется в зыбком свете утра; туманы, словно спохватившись, сползают с крыш; на жестяных крышах автомобилей вздрагивают дождевые капли; по губам прохожих пробегают тихие струйки пара.