Читать «Светлой души человек» онлайн - страница 3

А я слушал и сопоставлял наш разговор с разговорами об этой же книге… неважно, где и с кем. Важно то, что ни один еще человек не сливал так тесно в своих размышлениях автора, героев его книги и сам творческий процесс, как это делала Лидия Николаевна. Она умела все это видеть сразу, одновременно, в один охват, и отчетливо различать, в чем герой книги оказался выше живого героя, или, наоборот, где автор своей персоной задавил, стиснул внутренний ход событий, так сказать, сделал уродливо выпирающим сам творческий процесс. Вот, мол, любуйтесь, это я писал, это мой почерк, моя манера.

Мы не заметили, как пролетело несколько часов в беседе, благо нам никто не мешал, и поняли, что пора кончать разговор, только тогда, когда А. Я. Годкевич предупредила:

— Я ухожу. Смотрите, как бы вас не замкнула уборщица.

Лидия Николаевна соскочила с дивана, замахала руками: «Нет, нет, я этого очень боюсь. У меня когда-то был такой случай», — и стала прощаться со мной.

— Ну, мы теперь будем встречаться! Я вижу — вас не остановишь, вы теперь будете писать и писать, — она слегка вздохнула. — А я вот стала читательницей. Вы думаете, это легко?

Ее живое, смеющееся лицо с тугой челочкой над глазами на мгновение потускнело.

— Это очень не легко, даже совсем не легко, — сказала она, заталкивая, именно заталкивая как попало в свою сумочку носовой платок, коробок спичек и сплющенную пачку папирос. — Да, не легко. Но плохо писать и еще тяжелее.

И тут она прибавила то, что, может быть, уже и с самого начала хотелось ей сказать мне:

— А вы знаете, Сергей Венедиктович, вы очень следите за собой. У вас в рассказах очень много достоверности, и это может обмануть читателей, они и не заметят, что в дело пошли совсем еще не отработанные по-писательски строчки. А художник не имеет права этого делать. Вы понимаете? Не имеет.

Второй раз мы с Лидией Николаевной встретились через год. И в той же комнате областной комиссии Союза писателей. Обсуждалась рукопись моей повести «По Чунским порогам».

Как обычно на таких обсуждениях, спор завязался не о всей повести в целом, а сосредоточился на одной ее стороне, на одном качестве. Именно: допустим ли в советской литературе такой оттенок юмора, как у меня. Не перепев ли это Джерома К. Джерома! И хотя всем совершенно ясно было, что автору повести «По Чунским порогам» до Джерома К. Джерома так же далеко, как от Чуны до Темзы, разговор постепенно приобрел по смыслу своему примерно такой оборот: «Да, это, без сомнения, не Джером, но почему же мы все время вспоминаем Джерома? Стало быть, налицо подражание, а подражание — плохая литература».

Тогда слово взяла Лидия Николаевна. У меня сохранилась стенографическая запись ее выступления. Нет надобности цитировать его, но говорила она о повести много хорошего, а главное, так темпераментно, страстно защищала ее, будто автору повести грозила неминуемая и немедленная гибель. При первой нашей встрече Лидия Николаевна мне показалась беспредельно доброй и мягкосердечной, человеком, который не может, не умеет сказать ни одного резкого слова. Теперь я видел ее сердитой. Даже очень сердитой. В голосе у нее звучала медь, угольно-черные глаза стали строгими и взгляд каким-то тяжелым, убивающим того, с кем она спорила. И на поле сражения, вероятно, оказалось бы много трупов, если бы с другого конца стола Николай Иванович Замошкин не крикнул: