Читать «С. Машинский. Сергей Тимофеевич Аксаков» онлайн - страница 8

Замечательно, что Аксаков с самого начала своей критической деятельности выступает сторонником нового, реалистического искусства. Эта тенденция пронизывает почти каждое его выступление в печати.

Статьи Аксакова содержали в себе обстоятельный анализ спектакля. Тонкое знание законов сцены, острая наблюдательность, способность глубоко разобрать игру отдельного актера или весь спектакль в целом под углом зрения определенной идеи -- вот те достоинства, которые поднимали суждения Аксакова над обычным уровнем тогдашней театральной критики. Недаром с таким крайним раздражением отмечал один из недоброхотов Аксакова широту его интересов: "Ни авторы, ни переводчики, ни артисты, ни даже декорации не избегают его неумышленного суда".

["Московский телеграф", 1829, No 1, стр. 141.]

Театр для Аксакова -- важное средство воздействия на общество. Театр -- не безделица, не место для пустого развлечения, но великая сила, могущая оказать доброе влияние на людей "семена, западающие в сердца невинные, неприметным образом для них самих пускают рост и дают благое направление их нравственности, предохраняя ее от будущих уклонений. Аксаков пишет о "волшебном могуществе" драматического театра. Из такого понимания театра вытекала необходимость новых критериев в оценке искусства актера.

Не "изящество" и "благородство" движений, не внешняя манера держать себя. На сцене, а умение раскрыть характер человека, по мнению Аксакова, -- самое важное в театральном представлении. Все сценические возможности актера должны быть подчинены этой задаче -- "искусству выражать характеры", наиболее трудному и благодарному искусству. В одной из самых ранних своих статей "Мысли и замечания о театре и театральном искусстве", опубликованной в 1825 году в "Вестнике Европы", Аксаков писал: "Того актера можно назвать совершенным, которого поймет и незнающий языка (представляемой пьесы) по выразительности голоса, лица, телодвижений, даже глухой -- по двум последним, даже слепой -- по одному первому"

Аксаков выступал против холодной и напыщенной декламации, бессильной увлечь зрителя и убедить его в достоверности того, что происходит на сцене, ибо "где потеряна вероятность, там и очарованию нет места". Он пишет о "весьма дурной привычке" иных актеров и актрис, которые "на сцене голос свой стараются делать ненатуральным и в самых жарких местах своей роли смотрят в глаза зрителей". Аксаков выдвигает замечательный для того времени принцип, согласно которому язык персонажа должен соответствовать его характеру. Человек со сцены обязан говорить так же просто и естественно, как в жизни. "Чтение на театре, -- замечает критик, -- нестерпимо, а надобно говорить, рассказывать". Правда, вначале он допускал известное исключение для трагедии. Стихи в трагедии могут произноситься с напевом, впрочем, "умеренно и не везде". Здесь Аксаков делает уступку, как он выражается, "условной натуральности", естественной в "изящных искусствах". Произносить в трагедии стихи с напевом ненатурально, конечно, но это такого же рода допустимая условность, как и та, когда человек на сцене говорит стихами, да еще с рифмами.