Читать «С начала до конца (сборник)» онлайн - страница 53

Жар разогревал мышцы и немного жёг кожу. В печке, оборудованной посередине парилки, первобытно трещал электрический огонь. Стоял полумрак, тусклая жароустойчивая лампа светила снизу, из-под полка, а вторая, встроенная в печь, — создавала вокруг лёгкое подрагивание. Тишина и насыщенный, как в реакторе, слабый протоновый треск, совершенный покой и полное отсутствие мыслей — вот такой пример национальной аскезы. Способ остановки времени. Через пятнадцать минут Лёшик вышел в комнату для отдыха и опустился на деревянную скамью. На столике стоял пакетированный травяной чай, у стены — кулер с горячей водой. Сделаю-ка я себе чайку, подумал Лёшик и встал со скамьи.

И вдруг услышал близко, за стеной — чей-то глухой и рваный, низкий, какой-то недобрый — смех.

Смеялся человек. Этот смех был как короткая пулемётная очередь, как судорожный выдох, и, оттенённый расслабленным покоем и тишиной, он звучал жутковато.

Лёшик вздрогнул. Смех затих, но только на несколько секунд.

И уже чьё-то другое потустороннее горло разродилось таким же утробным, безликим и бессмысленным звуком. Каждый вздох между приступами смеха отдавался за стеной судорожным свистом. Хохотали не двое, не трое — Лёшик слышал, как целая толпа, лая и кашляя, перекрикивая сама себя, безостановочно хохотала — минуту, две, пять.

Лёшик зашёл в душ, окатился. Выключил воду. Смех не переставал. Он даже усиливался и принимал черты катаклизма.

Лёшику не хотелось смеяться вместе с этими людьми. Ему не было страшно. Умом Лёшик понимал, что в соседнем зале, скорее всего, проводится некая особая медитация. Она могла называться «исцеление смехом» или как-нибудь ещё. Но ум не то чтобы отключился — вместо него не в голове, а где-то в груди или животе, в резонанс со звуками из-за стены, заработало другое, новое чувство, сродни обонянию, не выражаемое словами и не имеющее логики. Голый Лёшик смотрел на пустые деревянные стены предбанника, слушал странные крики, лай, свист, хохот, переходящий в рвотные позывы, и ощущал то ли тревогу, то ли напряжение — вибрация была непонятна, но до оторопи знакома, словно кто-то его звал, и было неясно, откуда. Лёшик потряс головой, подумал: «Морок какой!» — и укрылся в парилке.

Он вышел через десять минут, а смех продолжался. Он трижды облился холодной водой, а беснование за стеной не прекращалось. Оно захватывало всё пространство вокруг, просачиваясь сквозь щели в полу парной, и, хотя там была хорошая звукоизоляция, Лёшик ощущал спиной, как снаружи весь мир судорожно покачивается.

Вдруг откуда-то с самого дна, из подполья, из-под завалов хлама памяти выплыл эпизод — так, не эпизод, случай, нет, даже не случай, а несколько пережитых секунд, из детства. Когда один из соседских Лёшиковых дружков летом на даче поймал в траве лягушку, совсем ещё лягушонка, местные пацаны захотели посмотреть, что у лягушонка внутри. В рот ему засунули тонкую палочку и пропихнули дальше и дальше, так и пропихивали, пока из-под лягушачьего хвоста не начал показываться серый пузырёк. Палочку ослабляли — пузырёк исчезал. Пропихивали дальше — он надувался. Лягушонок не кричал, не плакал. Только издавал странный и почему-то смешной тихий звук, похожий не на «ква», а на «ха-ха». Кто-то из мальчишек захохотал, потом другой, третий — и Лёшик не заметил сам, как тоже смеётся, икая и добирая воздух, пытаясь ослабить спазм в области пупка. Он упал на траву, ему хотелось плакать, негодовать, он понимал, что нужно отобрать, спасти лягушонка, но он ничего не мог поделать ни с собой, ни с этим смехом, внезапно завладевшим всем его телом и сознанием.