Читать «Рука судьбы или Этюд о предопределенности» онлайн - страница 3

Такие убеждения принесли человечеству величайший вред, но они устраивают человечество, чересчур себялюбивое для перемен, всю ту эгоистичную массу, которая целую неделю обманывает соседей, а по воскресеньям молит о прощении и сперва ломает свою юность на дыбах распутства — а затем мечтает о детях, чтобы те увековечили их имена или унаследовали деньги, что невозможно унести с собой в могилу.

Стоит ли удивляться тому, что, пока существуют такого рода явления, мир повсюду наполнен болью, страданием, бесчестьем и вырождением? Ибо семена, которые мы сеем, дождутся жатвы, и жатва эта выпадет на долю если не нас, то тех, кто когда-нибудь займет наше место. Судьба человечества — это судьба творения, и в великой цепи жизни роль самого малого звена человечества не менее значительна, чем самого большого; нет спасения от судьбы, сотворенной для нас действиями прошлого. Как говорил сэр Эдвин Арнольд, «сильны узы прошлых существований».

Ибо кто возьмется отрицать, что настоящее — лишь дитя прошлого; и поскольку настоящему, в свою очередь, предстоит породить будущее, я постараюсь показать, что великим уроком бытия должны стать помощь и забота о тех, кто придет после нас. Излагая естественные законы наследственности и пренатальных влияний и принцип сознательного повиновения им, я утверждаю в следующей ниже повести, что, какой бы суровой и неумолимой ни была Судьба, она все же не совсем бесповоротна; изменить ее можно, однако, лишь благодаря осознанию тенденций к злу и вырождению — что обязано в достаточной мере предшествовать действию, дабы позволить другим законам вмешаться и повлиять на результат.

Тем, кто готов оспаривать эти представления, не мешает вспомнить, что в последние несколько лет многие специалисты по мозговой деятельности стали приверженцами теории, в соответствии с которой в сознании должен возникнуть некий предварительный росток, прежде чем идея или мысль станут результатом. Поэтому вполне возможно, что в двадцать лет, например, в сознании зародится определенная тенденция, способная разрушить или возвысить человека в сорок, и сам он все эти годы даже не почувствует, что в нем совершается некая перемена, пока стремление к действию не заставит его осознать эту тенденцию. Мы словно прокладываем рельсы, по которым запускаем поезд действия, — но мы прокладываем эти рельсы или тенденции заранее, и они, я убежден, простираются далеко за пределы нашей жизни и отмечают путь судьбы для наших потомков. Боюсь, что потомки, как и мы, окажутся слишком невежественны или беспечны, чтобы думать о тех, кто последует за ними.

Возможно, кто-либо нуждается в более религиозном обосновании таких идей; что же может быть в этом смысле внушительней, спрашиваю я в заключение, чем слова, ставшие настолько привычными, что мы едва задумываемся об их смысле — слова о наказании за «беззаконие отцов в детях до третьего и четвертого рода»?

И если моя повесть, несмотря на все ее несовершенство, заставит хотя бы нескольких человек немного серьезнее задуматься над законами, которые управляют жизнью и не могут быть нарушены без соответствующих наказаний, это послужит достаточным оправданием того, что я выпустил ее в свет — и станет лучшим оправданием ее публикации, нежели все остальное, что я могу предложить.