Читать «Психология социальных явлений» онлайн - страница 44

Андрей Владиславович Юревич

Очевидно и то, что ключевой элемент в этой схеме – «человек вообще» – выглядит очень шатким основанием социально-философских конструкций, поскольку и разные люди, и различные культуры в данном плане сильно различаются. Следует отметить и своеобразный эгоцентризм российской интеллигенции, идеологически обосновывающей грядущие реформы и моделирующей ее результат «под себя». Например, прорабатывая идеологему свободы применительно к нашему обществу, она явно мыслила последствия в соответствии с образом того, как она сама будет использовать свободу, мало считаясь с тем, как ею воспользуются другие категории населения.

Из релятивности представлений о природе человека следует также, что, за исключением стандартного набора свобод, которые должны иметь представители всех культур и народов, отсутствуют еще какие-либо свободы, которые все они могут себе позволить в равной мере, что, в частности, стоит за идеей необходимости различных моделей демократии и невозможности ее сведения к одному унифицированному варианту. Основным критерием такой избирательной «дистрибуции свободы» должно быть то, в какой мере ее социально необходимые ограничения «вочеловечены», интериоризованы модальной, т. е. типовой для данного общества, личностью и, соответственно, в каком объеме могут быть отменены внешние ограничения ее свободы. Это ставит «уровень допустимой свободы» в зависимость от различных характеристик модальной личности, – в первую очередь, от ее интеллектуального уровня, необходимого для понимания неизбежности ограничений свободы, и ее нравственного уровня, необходимого для того, чтобы, понимая неизбежность этих ограничений, личность была готова их соблюдать.

В плане дифференциации либералов и консерваторов, а также различных видов либералов это означает, что основополагающее отличие первых состоит не в том, что они выступают за отмену ограничений свободы, а в том, что утверждают возможность минимизации внешних ограничений, налагаемых различными социальными институтами, и перевода их в форму ограничений внутренних. Как пишет А. А. Кара-Мурза, «искушение самочинной волей – важнейшая проблема, которую в полной мере учитывали классики европейской либеральной мысли. Скажу больше: значение и историческая правота либерализма всегда определялись не привлекательностью его моральных посылок, а реальной способностью нейтрализовать „новое варварство“ как выплеск непродуктивного индивидуализма, направить автономную активность человека в социально конструктивное русло. Задачей либерализма стала, таким образом, не декларация свободы «индивида вообще», а защита свободы личностей, достигших определенного уровня развития и доказавших (на основе выдвинутых либерализмом критериев) свой цивилизационный статус» (Либерализм в России, 1996, с. 58).

Псевдолибералы же отличаются от истинных либералов своей убежденностью в возможности отмены любых ограничений, как внешних, так и внутренних, или же в том, что любая личность способна накладывать на свою свободу внутренние ограничения. К сожалению, трудно не признать, что большинство людей, обозначаемых некогда престижным словом «либерал» в современной России, принадлежит именно к данной группе. Как подчеркивает С. В. Кортунов, «свобода для либералов – универсальная ценность, превалирующая над всеми остальными; самоценное благо, которое не может служить лишь чисто утилитарным целям… Однако если рассматривать свободу в „негативном“ смысле, как свободу от чего-то, то она рассматривается просто как отсутствие внешних ограничений» (Кортунов, 2009, с. 216), «нынешние либералы отделили понятие свободы от совести, стыда, личной вины и ответственности» (там же, с. 236), в результате чего «внутренние, моральные основы человеческого поведения заменяются внешними, формальными, а сдерживающие, нормативные начала ослабляются. Тем самым активизируются разрушительные потенции, сокрытые в глубинах человеческой психики. Возникает специфическая „не-управляемость“, о которой все больше и больше говорят в последние десятилетия, т. е. попросту говоря анархия. Свобода становится „даром данайцев“» (c. 215).