– Ну, вот, товарищ следователь, сдвинулись с мертвой точки, – бодро доложил Паша Ребров, устраиваясь поудобнее в кабинете приятеля.
– Раскопал что-то интересное?
– Вроде что-то наклюнулось. Правда, одна ниточка оборвалась. Был у меня на примете один электрик, который мог видеть машину грабителей, но, увы. Закончил раньше, чем они появились. Но зато имеется шофер. Сейчас он в рейсе, но послезавтра должен вернуться. Так вот его окна аккурат напротив нужной нам арки находятся. На другой стороне дома. Сам проверил, видимость идеальная. И по свидетельству жены, вечером седьмого Костюхин, это фамилия шофера, был дома и не спал, и курил у окна неоднократно. Так что ждем. Ну а что интересного у тебя? Видел Пичугину?
Глава 16
9 ноября 1972 года, Ленинград
– Здравствуйте, Любовь Георгиевна, простите, что так часто приходится вас беспокоить, – поднимаясь навстречу вошедшей Пичугиной, проговорил Владимир Александрович. – Проходите, давайте пальто, я повешу его у секретарши.
– Брат написал заявление, как вы и просили.
– Да, оно уже у меня, – кивнул следователь.
– Тогда зачем вы меня пригласили? Появились какие-то новости? – Сегодня Любовь Георгиевна выглядела гораздо спокойнее и увереннее, чем во время их последней встречи, в ее красивом лице появилась прежняя едва заметная надменность, а в голосе то и дело проскакивали повелительные нотки.
– Нет. Пока нет. Версия с карточными шулерами окончательно отпала, так что сейчас мы продолжаем отрабатывать другие версии. – После секундного колебания Владимир Александрович обошел свой стол и сел на место посетителя напротив Пичугиной. – Любовь Георгиевна, мне понадобится ваша помощь, – доверительно проговорил он, но желаемого действия ни тон, ни выбор места не дали. Пичугина вернулась в отполированную скорлупу защищенного благополучия.
– Разумеется, – ответила она холодно и равнодушно. – Что от меня требуется?
Следователь Соболев был довольно молод, меньше сорока, форма шла к его правильному, немного скучному лицу, с честными, серыми глазами и крупным прямым носом.
«Добросовестный служака, – определила для себя Любовь Георгиевна, – без особых карьерных видов, до полковника, может, и дослужится, но дальше тупик».
С такими, как Соболев, просто и надежно иметь дело. Ей такие субъекты никогда не были интересны.
Любопытно, а что он думает о ней? Кажется, она ему даже нравится. Это было приятно, из праздного женского кокетства романов на стороне Любовь Георгиевна никогда не заводила. Может, стоит быть с ним чуть теплее?
– Любовь Георгиевна, мне кажется, что к краже картин имеет отношение кто-то из вашего окружения. Возможно, он сделал это не сам, а чужими руками, и необязательно с целью обогащения. Им могли двигать месть, зависть, обида. А мог и простой расчет. Припомните, пожалуйста, с кем у вас или у вашего мужа были ссоры, разногласия, какие-то недоразумения. Может, кто-то вам завидовал?
– Владимир Александрович, нам завидовала и завидует добрая половина наших знакомых, – усмехнулась Любовь Георгиевна. – Моя семья и семья мужа занимают весьма видное положение в обществе. Плюс коллекция картин, зарубежные командировки, профессиональные успехи мужа. Поводов более чем достаточно. А уж в живописных кругах!.. – взмахнула ухоженной наманикюренной ручкой Любовь Георгиевна. – Семья моего мужа насчитывает пять поколений художников. Основатель династии Афанасий Иванович Пичугин начинал свой творческий путь еще при Николае Первом, дружил с самим Карлом Брюлловым, у нас в семье хранится подаренная им картина. – Владимир Александрович при этих словах уважительно и даже восхищенно покачал головой, вызвав одобрение Любовь Георгиевны. – Но главная фамильная особенность Пичугиных – это успех. Да, да. Я нисколько не иронизирую. Художники рода Пичугиных не значатся в анналах, нет. Это всегда были скромные труженики, крепкие мастера, их имена не прогремели в истории, но им было даровано иное. То, о чем мечтает, наверное, каждый художник. Они были признаны при жизни, востребованы, популярны, любимы публикой. А разве не о таком признании мечтает в душе каждый мастер? Подумайте сами, разве Ван Гог или Рембрандт, прозябая в нищете, голодая, не мечтали о сиюминутном признании? Разве было им дело до каких-то неведомых потомков, которых они не узнают и не увидят? Нет. Им хотелось признания здесь и сейчас, как всякому нормальному человеку. Им хотелось простого человеческого счастья, успеха. И вот Пичугиным оно даровано! Да, им всегда завидовали и завидуют, возможно, их ненавидят, кто-то их презирает, но факт остается фактом, Пичугины успешные и одаренные люди, труженики, мастера своего дела, хотя, возможно, и лишенные искры гениальности. И знаете, чтобы вы не думали, что мой муж – этакий меркантильный карьерист, скажу вам как человеку тонкому и понимающему. В молодости мой муж очень страдал от собственной посредственности. Это он так считал. Юношеский максимализм – разрушительная сила. Он был готов расстаться и с достатком, и с успехом, и с признанием, лишь бы обрести искру озарения, каплю гениальности, но, к счастью, он вовремя повзрослел, обрел уверенность в себе, недостающую многим житейскую мудрость и сейчас совершенно счастлив.
