Читать «После «Структуры научных революций»» онлайн - страница 224

Я имею в виду симпозиум и сборник «Критицизм и рост знания», опубликованный в 1970 году Или уже ходили слухи о ваших спорах с Поппером?

Т. К у н: Не могу сказать, что вы ошибаетесь. Мне это видится иначе, но, возможно, я не прав. Все шло своим чередом, постепенно, и я не сказал бы, что произошел какой-то особый взрыв в связи с 1965 годом. С другой стороны, вероятно, именно после 1965 года философы стали проявлять к моей книге повышенное внимание. Кажется, первую аудиторию составили социальные ученые. В журнале Корнельского университета была помещена хорошая рецензия Шейпира [237] . Действительно, рецензия хорошая, за исключением нескольких некорректных оговорок. Из начальных страниц книги люди выдернули слово «парадигма», и я не думаю, что они были не правы. Мне было труднее показать, что именно я сделал сам и что мог бы сделать лучше. У меня сохранились какие-то впечатления, хотя не уверен, что они точны, но помню о чувстве разочарования. Первые реакции – это хорошие рецензии на книгу.

А. Б а л т а с: В каких журналах? Философских главным образом или…

Т. К у н: Я смотрел картотеку изданий, где были опубликованы рецензии на книгу. Это довольно широкий круг и, вероятно, по большей части не философских журналов. Однако была не только рецензия Шейпира. Помню, Мэри Хессе написала рецензию в Isis…

Постепенно я начал осознавать, что какое-то количество откликов исходило от социальных ученых, чего я никак не ожидал. Я считал, что моя книга адресована философам. Думаю, не многие из них действительно читали ее, больше было тех, которые слышали про нее и судили о ней по рецензиям. Помню разговор с Петером Гемпелем, когда мы встретились с ним на конференции, кажется, в Израиле. «Эту книгу надо сжечь! – сказал он. – Вся эта болтовня об иррациональности…»

Разговоры об иррациональности и релятивизме преследовали меня с момента появления рецензии Шейпира. Я понял, почему Гемпель выразился столь резко, но если бы он хоть немного серьезнее подумал о том, что есть релятивизм и что говорю я, он никогда не сказал бы такого. Если это был релятивизм, то такая его разновидность, которая требовала серьезных размышлений. Однако я не сказал бы, что моя книга защищала релятивизм. И хотя я первоначально не испытывал беспокойства по этому поводу, в конце книги все-таки попытался донести до читателя, в каком смысле признаю существование прогресса в развитии науки.

Длительное время я был вынужден отвечать на упреки по поводу накопления головоломок, и теперь, мне кажется, я мог бы убедительнее показать, что дарвиновская метафора в конце книги верна и заслуживает более серьезного к себе отношения. Однако никто не воспринял ее всерьез. На нее просто не обратили внимания.

Я хотел сказать, что не следует думать, будто мы все ближе подходим к чему-то, скорее мы уходим от того, что было. Это я имел в виду до того момента, когда всерьез столкнулся с проблемой релятивизма. Для меня это было важно и повлияло на мою дальнейшую работу. А что из всего этого получилось, Василики, я увидел из одной вашей статьи [238] , в которой рассказывается о том, каким образом то, что сделало меня непопулярным в 60-е годы, обеспечило мне популярность в 80-е.