Читать «Под землей с фотоаппаратом. Рассказы спелеолога» онлайн - страница 75

Бабочки на стене пещеры

Коридор понемногу загибался вправо; если вход в пещеру смотрел прямо на запад, то теперь я двигался на юго-восток, а порой и на юг. В одном месте путь преграждали огромные глыбы, заклиненные в коридоре. Когда я пролезал под ними, то чувствовал себя не очень уютно.

Все натеки, до которых мог дотянуться человек, были обколоты. Сохранились кое-где грубые серые столбы, спаянные со стеной. Из темноты выплывали выступы, похожие на медуз, с массой слипшихся тонких щупалец. Они казались серыми, и только через два месяца, проявив цветные пленки, я увидел нежные коричнево-кремовые цвета и еще раз понял, как много мы теряем, рассматривая пещеры в тусклом свете фонариков и свечей, и как эффектна может быть самая унылая дыра, если ее как следует подсветить.

В одном месте коридор становился почти прямым

В одном месте коридор становился почти прямым — оставленная на камне свечка мерцала с расстояния почти в сотню метров. Дальше, за поворотом, потолок понижался, четко заметная тропинка выходила направо, на чуть покатый навес; сам же коридор был завален глыбами, свалившимися со сводов. Потом зал, другой — дорога исчезла, тупик. Только внимательно оглядев стены, я увидел узкий, уходящий вниз лаз, заваленный песком и мусором, и понял слова Сераджеддина насчет лопатки.

Не переношу узких дыр, в которых нужно ползти, проталкиваясь пальцами ног и рук. Никогда не знаешь, не кончится ли ход и не придется ли в таком же положении ползти обратно. И ни на секунду нельзя позволить страху завладеть тобой, так как в испуге можно натворить такое, что вовек не вылезешь.

Снова, как когда-то в Мамут-Кобе, сижу около засыпанной щели. Никто мне ничего не скажет, если повернусь и уйду. Потом объясню — ход был засыпан, пройти нельзя. Кому какое дело, был я в дальних коридорах или не был? Ну, не уточню я план — через год или десять придет кто-нибудь другой. Не соберу насекомых, а кто знает, есть ли они там? Дыра узка, чертовски узка и очень неудобно выгнута. Согласно плану, это горлышко тянется только несколько метров, но я не очень верю плану. А если тридцать метров ползти и нет рядом Вадика Душевского, который сказал бы: "Трусишь? Плюнь!"?

Надо вернуться. Как-нибудь переживу, и пусть будет щемить сердце оттого, что был рядом и не видел…

Так я размышлял, лежа в очень неудобной позе и разгребая песок в стороны. Метр, еще один, еще… Дальше маленькое расширение — можно отдохнуть. Слышу гулкие и частые удары. Замираю, прислушиваюсь — это бьется мое сердце.

Нора делается немного шире. Возвращаюсь назад, сучком подеваю оставленную у входа в щель сумку с аппаратом и втаскиваю ее внутрь.

Пролаз был гораздо длиннее, чем на плане, и вышел он не в широкий и короткий зал, как на нем было показано, а в нечто гораздо более округлое. Стены раздвинулись, своды ушли высоко вверх — фонарик едва пробивал темноту. Крутыми зигзагами металась вверху летучая мышь, где-то звенела капель. Ура! Кажется, последний зал! Посредине громоздился гигантский холм из камней, обрушившихся с потолка; с трудом залезаю наверх и осматриваюсь. Оставляю наверху горящий огарок и иду по периметру, замечая по дороге то фигурно вырезанный козырек, то высокую узкую колонну, которая вблизи оказалась сталактитом, чуть-чуть не дотянувшимся до своего сталагмита. Люди здесь бывали — я натыкался то на обгорелую спичку, то на клочок бумаги; в одном месте нашел следы сгоревшей свечки. Но почти все натеки были целы, надписей на стенах не было, и только недалеко от входа лежало отбитое "поленце" сталактита в метр длины, килограммов в двадцать весом.