Читать «Письма из Москвы в Нижний Новгород» онлайн - страница 24

Лучше оставаться при всех заблуждениях воображения, лишь бы они не были вредны, нежели толковать движения сердца человеческого по законам гидравлики и отвергать все то, что не может быть подвержено строгому доказательству математической методы. — И есть люди, которые в этом только видят истину!

Боже! упаси меня и племя мое от таковой истины, буде можно назвать истиною не науку (в таком смысле математика не есть наука), а одну лишь методу умствования в отвлеченных понятиях о величинах. В живых мертвый, я бы видел во всей природе одно грубое вещество и не сознавал бы в себе нравственного чувства, этого внутреннего сокровища, принадлежности духовного моего бытия, которое видит и ощущает прелесть мира сего и познает истину, неразлучную с добродетелью и красотою.

Знаешь ли, друг мой, мне кажется, что мы во всех заблуждениях наших обязаны одним французам: не говорю я теперь насчет выписных наставников наших, которых, право, нельзя обвинйть ни в какой науке; а вообще о пагубном влиянии подражания нашего французам XIX века.

есть мера в вещах (лат.).

Чему подражать! — В этом народе давно сердце высохло; не в состоянии более производить Расинов, он гордится теперь Кондорсетами⁴ — хладной философией исчисления, которая убивает воображение и вместе с ним вкус к изящному, т. е. стремление к добродетели. Это такая неоспоримая истина, что, взяв в руки историю успехов ума во Франции, можно по ней одной безошибочно сказать: такая-то степень просвещения принадлежит такому-то периоду политических событий — и выйдет точно так.

Появляются Монтань, Малерб⁵ — и ты скажешь: конечно, народ

французской начинает исцеляться от ран, нанесенных ему варварством, невежеством, суеверием, междоусобием — и оно подлинно так. Возникает Корнель, Расин, Фенелон;⁶ ты заключаешь, что французы достигли до высшей степени вежливости — и не ошибаешься. Никогда Франция так не процветала, как под державою Лудовика XIV, или, лучше сказать, под Министерством Кольберта,⁷ коего гению надменнейший из монархов обязан всею славою своею. — Вскоре после него ты усматриваешь, что музы уступают место софистам (философов давно не бывало во Франции), с которыми на ряду становятся геометры Даламберт и Мо-петрюи⁸ — что ты скажешь? Пламенник гения гаснет во Франции — и оно точно правда. Меркнет свет истинного просвещения; дарования употребляются, как орудия разврата, и опаснейший из софистов, лже-мудрец Фернейский,⁹ в течение полвека напрягает все силы необыкновенного ума своего на то, чтобы осыпать цветами чашу с ядом, уготованную им для отравления грядущих поколений. — Свершилось! неверие подъемлет главу свою и, опершись на Кондорсета, Лаланда¹⁰ и подобных им, явно проповедует безбожие — и когда? — ужасайся! раскрывается пред тобою летопись революции, начертанная кровию человеческою!