Читать «Петля и камень на зелёной траве» онлайн - страница 230
Аркадий Вайнер
И всех бебехов – чемоданчик и атташе-кейс.
– Ты себя багажом не утруждаешь? – спросил я.
Севка лучезарно захохотал:
– Возить наш ширпотреб в Вену – довольно глуповато! Омниа меа мекум в портфель!
Я развернул «моську» и погнал его в Шереметьево. В зеркало я видел, что Севка улыбается, но улыбка у него была ужасная – больше похожа на гримасу: сведенные губы, оскал белых неживых зубов, тусклые, словно спящие глаза.
– Ты что-нибудь насчет Антона узнавал? – поинтересовался я.
– Узнавал. С ним, наверное, обойдется. С должности попросят, конечно. Заместитель его сдал, как в упаковке. Бросят куда-нибудь на понизовку. Да ничего Антону не станется! Ты о себе лучше подумай!
– А что мне думать?
– Ты еще со своей евреичкой дерьма накушаешься – попомни мое слово!
– Это не твое дело.
– К сожалению – мое тоже. И что ты в нее вцепился? Что у нее – мышеловка других слаще?
– Заткнись. А то я тебя сейчас высажу. Иди в Вену пешком.
– Как сказал в аналогичной ситуации Понтий Пилат – умываю руки. Не хочешь слушать разумных советов – поступай как знаешь.
– Чем мне советовать, ты о себе лучше подумай! – огрызнулся я. – Жену, молодую бабу, годами оставляешь одну…
Севка от души расхохотался:
– А какое это имеет значение? Ей годы моего отсутствия не нужны. Ей двух часов хватит, чтобы отпустить налево!
Я удивленно промолчал, а Севка хлопнул меня по плечу:
– Чего ты застеснялся? Ты что, не знаешь, что моя жена – блядь?
– Гм-м, я как-то не понимаю…
– А тут и понимать нечего! Алешенька, это имеет значение, если ты бабу любишь, а если ты ее ненавидишь, то это даже приятно. Потому что грустная участь бляди – платить за минутные удовольствия огромными потерями и постоянными унижениями…
Мы мчались по Ленинградскому проспекту, и я оторопело молчал, делая вид, что внимательно читаю на крышах домов завлекающую рекламу, предлагающую советским трудящимся купить прокатные станы из Чехословакии, танкеры и сухогрузы из ГДР, тяжелые бульдозеры из Венгрии, польские блюминги и стальные трубы.
Зачем Севка в моем присутствии старался захаркать и растоптать ногами свою любовь – бесконечную, неотвязную и ненавистную, как солитер?
Чтобы как-то перевести разговор, я спросил его:
– Как там наши старики?
– Не знаю, – бормотнул он сквозь сжатые губы.
– Как не знаешь? Ты что – не прощался с ними?
– Попрощался, – рассеянно кивнул он, потом добавил: – Я вчера подумал, что не люблю их…
– Кого? – не понял я.
– Наших родителей.
Может, он тоже сошел с ума, – испуганно подумал я. А Севка зло усмехнулся:
– Они – просто старые, очень злые, малокультурные, противные люди. Они не любят никого на свете. И их никто не любит…
– Они любят тебя, – напомнил я ему.
– Лучше бы они меня не любили, – досадливо тряхнул он головой. – Я вот думаю, уезжаю я сейчас на год, или на два, а может быть – больше, как уж там получится. И остаются здесь из всего людского моря только две дорогих мне души. Дочка, Рита. Да ты. Но вы оба – и она и ты – меня не любите…
Я сосредоточенно глядел на мокрую, заляпанную глиной дорогу перед собой. И Севка медленно добавил: