Читать «Падение великого фетишизма / Вера и наука» онлайн - страница 9

Но все-таки звери не смеются… Смех социален. В нем звучит не индивидуальное, а коллективное чувство. В нем всегда есть стремление выразить себя для других, слить свое настроение с настроением других, — только не тех, над кем смеются. Отсюда — та своеобразная неудовлетворенность, которую испытывает человек, вынужденный смеяться в одиночестве, в отсутствие зрителей, которые могли бы разделить его чувство.

Смех социален, — но не по отношению к объекту смеха, не по отношению к тому, над кем смеются. Совершенно напротив: он выражает исключение из социальности. В этом и состоит скрытая в нем жестокость. Объект смеха, это враг или добыча, вернее — и то и другое. Ибо, кроме исключения из социальности, в нем выражается еще принижение противника, сознание превосходства над ним.

Нуарэ различает веселый («laut» — громкий, открытый), и сардонический смех. Вот как он рисует происхождение того и другого:

«Веселый смех происходит из того оскаливания зубов и вырывающихся при нем криков удовольствия, коллективно ощущаемого удовлетворения, которые выступали тогда, когда племя или толпа людей победоносным усилием разбивали врага или обращали его в бегство. То же самое коллективное чувство превосходства выражалось и в сардоническом смехе — этом дьявольском зубоскальстве, которое вызывал у столпившихся людей вид жестоких страданий связанного врага, его судорожного напряжения, его выворачивающихся суставов, его тщетных усилий избавиться от муки…» (Ursprung der Sprache, стр. 327)

Симпатичная картина! Но нам важно тут вот что: коллективное и всем понятное выражение чувства возникало прямо из коллективного настроения, из общего психофизиологического состояния людей. Остаток боевого напряжения, глубокого возбуждения двигательных нервных центров, не находя себе более исхода в координированных насильственных действиях, разряжается судорожными сокращениями мускулов лица, гортани, диафрагмы. Однородность этого физиологического процесса у отдельных людей, зависящая прежде всего от однородности пережитых ими усилий, возрастает еще больше от коллективного характера самого возбуждения, от непосредственного воздействия всех на каждого и каждого на всех в общем взрыве настроения от рефлекторного взаимного подражания людей, находящихся вместе. Отсюда и действительное единство общей реакции — смеха, и ее понятность для всех.

Плач, подобно смеху, выражает не индивидуальное, а коллективное настроение.

«Плач, — говорит Нуарэ, — есть рефлекс, непосредственно отражающий общее (для группы людей) чувство печали, боли, подавленности, беспомощности» (у Нуарэ тут латинское слово desolatio — покинутость). «Ничего подобного, — продолжает он, — нет у животных. Если стае собак угрожают плетью, то каждая воет только за себя…» Едва ли это вполне верно: Нуарэ вообще преуменьшает социальность высших животных. Но это нисколько не ослабляет значения его основной мысли, которую он развивает далее:

«Плач имеет более благородное происхождение. Глубокая скорбь, переносимая в одиночестве, оставляет глаза сухими и тупым оружием поражает наше сердце. Но как только с нужными словами приближается к нам сострадание, так симпатия разрывает (loest) тупую боль, и тихие слезы облегчают стесненную душу. Мы плачем с другими. А если мы плачем над своим собственным горем, то мы самих себя объективируем (делаем объектом своего чувства) в нашем скорбном положении; мы в самих себе принимаем тогда сердечное участие. Повсюду симпатия, социальное чувство, есть психологическая основа слез…» (стр. 328).