Читать «О чем говорит писатель» онлайн - страница 21

Видишь ли, они полагали, что ты почитаешь им минут пять, и тут будет самое время остановиться, но ты не остановился, ты пошел читать дальше.

Ты читал великолепно, с глубокой серьезностью, произнося самые обычные слова так, как произносил бы их хороший актер. Слушатели твои продолжали испытывать восхищение и благодарность, и теперь еще более возросла их готовность наградить тебя заслуженными аплодисментами за такие яркие, такие сильные строки о людях — о простых людях, о бедных людях, не таких, как они сами, не из верхушки среднего класса, не из сословия благоустроенных и состоятельных.

Несколько ребят и девушек лет около пятнадцати тихонько, на цыпочках выскользнули из комнаты, но что тут поделаешь, дети есть дети и жизнь для них предпочтительнее искусства, как оно, собственно, в конечном счете и есть.

Спустя несколько минут примеру детей последовали две-три молодые пары — тихонько ушли куда-то подальше, а может быть, даже и вышли из дома, чтобы не помешать нам своим разговором и смехом.

Потом, стараясь не привлекать внимания, покинули комнату и несколько человек постарше, потом еще кто-то и еще, и наконец нас осталось трое — ты сам, я и та юная девушка, для которой ты сделал надпись на книге.

Когда ты дочитал и захлопнул книгу, в комнате никого уже, кроме меня, не было.

Народ, да, — но не народ этой вечеринки. Ты положил книгу, мы вышли и вернулись к тебе домой.

Ты видел нескольких президентов, и ты рассказывал мне, как кто-то однажды уговаривал тебя выдвинуть свою кандидатуру на пост президента, но только из этого ничего не вышло. Что ж, зато уж, конечно, ты знал больше о Линкольне, чем любой другой потенциальный кандидат в президенты. Ты был дружен с Meрилин Монро, и она любила тебя как отца. Ты консультировал фильм о жизни Иисуса.

Когда я прочитал вчера, что ты умер в своем доме во Флэт Рок, в Северной Каролине, я почувствовал глубокую боль и печаль. Мне было больно, хотя ты и прожил почти полных девяносто лет и не знал никаких особенных неудач и провалов, никогда не обвинялся в государственной измене и не подвергался изоляции в клинике для помешанных, никогда не был ненавидим, презираем, гоним, не был превратно понят и не был ложно истолкован, не был осмеян, унижен, опозорен, поруган.

Мне было жаль, потому что с течением времени легко, небрежно спадающие тебе на лоб две пряди волос, справа и слева, стали восприниматься народом (твое же слово) как символ самой поэзии, американской поэзии, так что в сам ты, в твоя поэзия, и все, что ты создал, получили признание как великие у множества людей, которые даже и не читают ни поэзии, ни прозы, ни чего-нибудь вообще.

Ты жил и умер знаменитым, прославленным, но все-таки по-настоящему так и не узнанным. Сам президент воздал тебе формальную дань в виде слова, написанного кем-то, кто покорпел над твоими стихами. Оно звучало ужасно значительно, но ничего не значило. Ты был великим человеком в своем особенном роде, но не в этом, в каком тебя тут представили. Дело не в том, что поэты умирают молодыми, хотя так оно и бывает независимо от того, долго или недолго жили они на свете. Дело в том, что они по сути — вопреки обманчивой видимости — умирают не один раз, в конце своей жизни, а много раз до этого и еще раз в конце.